Вор крупного калибра

Они шли в сторону дома Пожарских, и Колька, собравшись с мыслями, стараясь не упустить ничего, поведал все, что слышал: про чемодан, про «вещицы», про расписки, про ссору по поводу денег… Акимов слушал и соображал. Картина вырисовывалась паскудненькая, в которую с трудом вписывалась положительная личность физрука. Которому он, по вполне понятным причинам, искренне симпатизировал.

Они давно дошли, пора бы расходиться, но какое там!

Стало быть, боевой офицер, командир разведроты и вообще герой, имеет связи с уголовником… Даже если предположить, что Вакарчук не ведает, кто такой Череп на самом деле, – допустим, что это так, – у них какие-то товарно-денежные отношения по поводу каких-то «вещиц»… причем бескорыстный Герман торгуется со старым чертом ради – и это ни много ни мало – пяти недоплаченных за что-то кусков, пеняя, мол, не брали бы, раз заплатить не можете.

«Ух ты. А сколько же получает учитель физической культуры в нашей школе, даже с учетом всех надбавок? Ну, четыре сотни, ну, четыре с половиной… Откуда вещи за такие деньги? Конечно, кроме пальто, хороших сапог и ботинок на смену у Германа-то и нет ничего. Что, тайный миллионер, распродающий батькино наследство?»

Память с лакейской услужливостью подкидывала разного рода детали и детальки: хорошее пальто, перешитое из хорошей же, прямо-таки отменной шинели, не только сапоги, но и великолепные ботинки на смену. Одеколон… нет, это не то. Всем известно, он его сам гонит, на домашнем самогонном аппарате. А что еще-то? Разговаривает на разных языках – так это вроде и не криминал, образованность-то. К тому же он откуда-то там…

– Со Львова, Сергей Палыч.

Акимов опомнился. Фу-ты, вслух забормотал?

– Вот что, Пожарский, – со всей строгостью начал он, – ты горячку не пори. Оговорить человека – это проще простого. Батю своего вспомни.

– Да помню я, помню…

– Вот, – Акимов позволил себе примиряющую улыбку. – Все-таки конкретно-то ничего подозрительного ты про него не скажешь.

– Скажу, – решительно заявил Колька.

– Ну-ка, ну-ка? – подбодрил лейтенант.

– У него награды не наши.

– Ну да, орден Славы, польский. И что?

– Нет, еще один. С цветком и мечами, Ленька, сын комендантши, видел. Все награды он надевает, не стесняется, а эту – нет. Но хранит. А зачем?

– Не знаю, – честно признал Акимов. – Ну и что с того? Нашел, подарили, память о друге…

Он вспомнил портсигар с драконом с ограбления Сичкина.

– Когда я в него попал… ну, тогда. Он по-немецки выругался.

Акимов не выдержал, ухмыльнулся снова:

– Доннерветтером? Я, когда по пальцу молотком попадаю, а кругом дети или женский пол, еще не так умею.

– Нет, – упрямо возразил Колька, – «аршлох» он сказал.

– Оп-па, – пробормотал Сергей. – Нда-а‐а.

– И потом, немец его узнал, который у Шоров, – заторопился пацан, увидев, что его слушают, – я уверен.

– Что, прямо вот так и сказал: «здравствуйте, либер конрад Херман»?

– Н‐нет… но он его точно узнал. Ух и морду он скроил тогда, постная рожа. А немца потом мертвым нашли, а говорили, что свои же грохнули, а все не так, он честный человек был и парням помог…

– Стоп, – приказал Акимов. – Сейчас голова у меня взорвется. Какой немец, тот, что военнопленный, с завалов? Которого ты в коллекторе нашел?

– Да не нашел я его! – с досадой признался Колька. Что уж тут наводить тень на плетень. – Ну убили его, Сергей Палыч. И наверняка Герман убил, к гадалке не ходи. Анчутка с Пельменем видели… – он прикусил язык, да было поздно.

– Ах, Анчутка с Пельменем, – со значением протянул лейтенант, – и Шоры. Эти? – он показал пальцем на окна на первом этаже. – Профессорские, с роялем?

Колька угрюмо кивнул.

– Теперь толком расскажи, не кусками. И что за привычка у тебя…

И снова Колька рассказал про рояль, про музыку, про Бетховена и про щи, про пруссака Гельмута фон Дитмара, который не хотел воевать, а пришлось, да еще в такой компании.

– Львов? – негромко и очень серьезно переспросил Акимов. – Ваффен-гренадерская?

Коля кивнул.

– Как же скверно-то все, – тоскливо заметил Сергей, – скверно, скверно и весьма… А чем этот Гельмут парням помог?

Рассказал Колька и это.

– Ну вот и папаха к чему… Слушай, а эти-то двое огольцов где? Ты их с тех пор не видел?

– Не видел.

– Не врешь?

– Нет, не вру, – заверил Колька удивленно. – Сергей Палыч, зачем мне врать-то?

– А вдруг… ты же вот ничего прямо сразу не говоришь. Откуда я знаю, Николай, может, ты приятелей своих, домушников, выгораживаешь?

– Какие они домушники? – возмутился Колька. – Влезли в тепле переночевать, что, убудет, что ли?

– Если бы. По домам они шарили, Николай, и, по всему судя, брали не только варенье, но и личные вещи, и немало вещей. Улавливаешь мысль?

Колька кивнул. Притопнул, сбивая снег со стоптанной обувки, наклонился штанину поправить – и вдруг память Акимовская выдала картинку: Колька, разгибаясь, вертит в пальцах гильзу-флакон с места убийства Витеньки-Пестренького. Гильза-флакон с нашатырным спиртом… как это там Романчук сказал, от мигреней? После контузии многие баловались. И Герман постоянно дергается, хватаясь за голову. Болит головушка-то контуженная.