Вор крупного калибра

Нет, не засекли. Продолжали разговор, но продлилось это недолго. Когда «унтер», потеряв терпение и даже вроде бы выругавшись, резко повернулся, желая оказаться лицом к лицу с неуловимым собеседником, тот неожиданно разогнулся, как пружина, вперед, точно пошел на таран. Только подлетели ноги в ботинках и обмотках, немец упал прямо, как доска, войдя головой и плечами в снег, после чего смачно хрустнуло…

Яшка, зажав рот, смотрел, как невысокий пинает лежащего в голову, потом, явно остыв, присел: видимо, обыскивал тело. Хрупнула под ногой замерзшая ветка – чуть слышно, но убийца вмиг поднялся и безошибочно глянул в Анчуткину сторону. Пацан замер. Ему вдруг показалось, что он разглядел лицо этого страшного человека – искаженное, иссиня-белое, с темными глазницами и разверстой черной пастью; захотелось, заорав, броситься наутек, уводя от будки, в которой таился Пельмень, а там как будет…

Конечно, он не думал, что с его дыхалкой недалеко убежит по сугробам, но в этот момент, на его счастье, где-то рядом, должно быть, на соседней улице, грянул смех и заиграла гармошка. Какая-то развеселая гулянка.

Убийца, сдвинув люк колодца, спихнул туда тело – и быстро скрылся из виду.

– Вот судьба у человека: свой же грохнул, – зачем-то сказал Пельмень. – Кто такой, откуда? Одно слово – людоед. И такой по району ходит.

– Да помолчи ты, – боязливо косясь в сторону окна, вякнул Яшка, – и так поджилки трясутся.

– Что боишься-то? – с подколкой, чтобы пришел в себя этот трус, спросил Андрюха. – За мослы свои опасаешься? На тебе и сожрать-то нечего.

– Пошел ты, – огрызнулся Анчутка.

И тут они замерли. Холодный пот потек по спинам, в глотках пересохло – за дверью отчетливо послышались шаги. Кто-то шел от калитки к двери, и в полной, мертвенной тишине пацаны услыхали лязг передергиваемого затвора.

– Тикай! – неожиданно тонко взвизгнул Пельмень, вскакивая на ноги, схватил думку со стула и, прикрывшись ею, с разбегу ударил головой прямо в стекло. Анчутка, по плечи уйдя в папаху, не глядя рванул за другом туда же, в раму, – и услышал лишь, как затрещала ткань тельника под клыками осколков.

И снова, в который уже раз они бежали, задыхаясь, невесть куда, по заснеженному лесу, и снова саднило в горле, кровь стучала в ушах, ноги отваливались, еле шевелились, точно увязая в трясине. Это только в беззаботном детстве, когда бегаешь только потому, что бегается, это легко и приятно. А тут, с дикой голодухи, на одной заправке из пары ложек закисшего варенья…

– Все, Андрюха, – прохрипел Анчутка, с размаху падая в снег, – я не пойду никуда.

Пельмень повалился рядом, лежал, глотая снег, потом перевернулся на спину.

– Щас полежим мальца и двинем дальше.

– Мы заплутали. Может, уже в лесу, далеко. Даже поездов‐собак не слышно.

– Нельзя останавливаться.

– Да все равно… по кругу походим, к утру кончимся… уж лучше отдохнуть, чтобы быстрее…

Сколько времени прошло – неведомо, но Пельмень с трудом заставил себя открыть глаза.

Наверху, под небесами, было нехорошо. Вершины деревьев вертелись в чертовом танце, завывал ветер, и совершенно очевидно собиралась нешуточная буря. Какой-то мерзкий голосишко плаксиво приговаривал в голове: прав Анчутка, куда идти, зачем, останься, тут, в снегу, так тепло, и ветра нет… Андрюха прислушался – и испугался. Ему вдруг показалось, что Анчутка не дышит.

– Яшка, – захрипел он, – Яшка, не спи.

– Я на секундочку, – сонно пробормотал он, – только вот…

– Не смей, придурок! – сипел Андрюха, тормоша друга, а голосишко в голове приговаривал: да на секундочку, что за беда завести глаза, отдохнуть, а если встанешь снова, то придется опять идти, и там еще ветер, холод и жрать нечего.

Пельмень замер на мгновение, и этого оказалось достаточно, чтобы Яшка задремал, – но в этот момент Андрюха с ужасом увидел, что снежинка, упав на щеку друга, не думает таять. И тогда он очнулся, разорался, как сирена, изо всех своих малых сил, а где-то на небесах возрадовалась душа Витеньки-юродивого. Потому что просто воспоминание о нем спасло от самоубийства две другие души. Бескровная дырка на тельнике, недоуменный взгляд, восковое лицо – все это за мгновение пронеслось перед мысленным Андрюхиным оком, и вот он уже, совершив нечеловеческое усилие, рывком поднялся сам и потянул Яшку.

– Или сам пойдешь, или я тебя потащу, матрас ты эдакий, – шипел он, стиснув зубы, – шевелись! Двигай ногами! А ну, шагом марш!

И тут – о чудо! – опухшие, сопливые ноздри уловили ни с чем не сравнимый запах: дыма, горящих дров, тепла.

«Ей-богу, жилье, – соображал Пельмень, дергая носом, поднимая его, принюхиваясь по-собачьи. – Где-то рядом, совсем близко. Но где?»