Вопрос и ответ

Общая спальня представляет собой барак с выметенным земляным полом, дощатыми стенами, дощатой дверью и практически без окон. В центре стоит единственная печка, тепла которой на всех не хватает. Все пространство занимают койки со спящими на них женщинами.

Как новенькая, я лежу в самом конце.

И наблюдаю за хозяйкой другой койки — в противоположном конце спальни. Она садится, как штык, полностью владея своим телом, словно и не спала вовсе, а просто поставила себя на паузу, чтобы потом вновь приняться за работу.

Госпожа Койл опускает ноги на пол и смотрит поверх спящих прямо на меня.

Первым делом проверяет.

Мало ли, вдруг я среди ночи убежала к Тодду?

Я не верю, что он умер. И что сказал мэру про океан, тоже не верю.

Тут что-то другое.

Я вновь смотрю на неподвижную госпожу Койл.

До не сбежала я. Пока.

Но лишь потому, что еще не знаю, где нахожусь.

Мы не на берегу океана. Даже не близко. Больше мне сказать нечего, потому что в этом лагере все помешались на секретности. Никто тебе ничего не скажет, если в этом нет острой необходимости. А необходимость наступит только в том случае, если кого-то схватят во время очередной диверсии или вылазки за продуктами — запасы еды и лекарств у «Ответа» начали подходить к концу.

Госпожа Койл бережет информацию как зеницу ока.

Я только знаю, что лагерь разбит возле старой шахты, которую первые переселенцы вырыли в надежде на новую жизнь — как и многое в этом мире, — но через несколько лет забросили. Вокруг ям, ведущих в глубокие пещеры, стоит несколько бараков — одни новые, другие сохранились еще с той поры, когда здесь что-то добывали. В бараках спят, проводят собрания, едят и все прочее.

Пещеры — те, где нет летучих мышей, — служат складами для хранения продуктов и прочих припасов. Все это на исходе и яростно охраняется госпожой Лоусон: она по-прежнему тревожится за брошенных детей и свою боль вымещает на любом, кто попросит второе одеяло.

Еще глубже под землей начинаются шахты, изначально вырытые для добычи угля и соли; когда этого не нашли, стали искать золото и алмазы, но и их в породе не оказалось. Можно подумать, в этом мире от них был бы какой-то прок! В шахтах теперь хранятся боеприпасы и взрывчатка. Я не знаю, как они сюда попали и откуда взялись, но если лагерь обнаружат враги — все это взорвется и сотрет нас с лица Нового света.

Но пока это лагерь, разбитый посреди леса и неподалеку от родника. Попасть сюда можно только по той дорожке, которой привез нас Уилф. Она такая крутая и скалистая, что нежданных гостей можно услышать задолго до их появления в лагере.

— А они непременно явятся, — говорит мне госпожа Койл в первый же день. — Главное — быть готовыми к их приходу.

— Странно, что до сих пор не явились. Про эти шахты должны знать многие.

Госпожа Койл только подмигивает и подносит к губам указательный палец.

— И как это понимать? — вопрошаю я.

Но ответа, разумеется, не получаю, ведь информацию надо беречь как зеницу ока, не так ли?

За завтраком Тея и остальные ученицы устраивают мне уже привычный бойкот: все по-прежнему винят меня в смерти Мэдди и дружбе с мэром, а может, даже в начале этой войны, будь она неладна.

А мне все равно.

Просто плевать.

Я выхожу из столовой и несу свою тарелку с серой овсянкой на большие камни возле входа в пещеру. Пока я ем, лагерь вокруг начинает потихоньку просыпаться и приступать к повседневным делам террористов.

Больше всего меня удивляет, как мало здесь народу. Человек сто от силы. Вот вам и могучий «Ответ», с которым не может справиться армия Нью-Прентисстауна. Сто человек. Целительницы и их ученицы, бывшие пациенты и еще несколько человек, которые уходят ночью, а возвращаются утром, — кто-то поддерживает жизнь лагеря, пока никого нет, кто-то ухаживает за считаными лошадьми и быками — словом, дел тут миллион.

Но человек-то всего сто. И если армия мэра все-таки пойдет на лагерь, никто не услышит нашей молитвы.

— Как жиссь, Хильди?

— Привет, Уилф! — отвечаю я.

Старик идет к камням — тоже с тарелкой овсяной каши. Я немного двигаюсь, и он садится рядышком. Ничего не говорит, молча ест кашу и дает спокойно поесть мне.

— Уилф? — доносится до нас женский голос. Это Джейн, жена Уилфа, идет к нам с двумя дымящимися чашками.

Она с трудом пробирается между скал и один раз чуть не падает, расплескивая кофе. Уилф бросается было на помощь, но Джейн успевает сама восстанавить равновесие.

— Нукась, держите! — вопит она, вручая нам чашки.

— Спасибо! — благодарю я, принимая кофе.

Она прячет руки под мышками и улыбается, окидывая нас искательным взглядом широко распахнутых глаз — кажется, будто она ими ест.

— Холодина жуткая, а вы на улице завтракаете! — говорит она, явно требуя объяснений.

— Да уж, — кивает Уилф и продолжает жевать.

— Да ладно, нормально! — говорю я и тоже принимаюсь за завтрак.

— Слыхали, ночью зерновой амбар ограбили? — спрашивает Джейн шепотом, но все равно получается очень громко. — Хлебушком полакомимся!

— Да уж, — повторяет Уилф.

— Любишь хлеб? — спрашивает меня Джейн.

— Люблю.