Единственным ее занятием и развлечением было бродить по сонному старому дому без всякой цели, прислушиваться к тишине, рассматривать редкие, потемневшие от времени портреты на стенах, заглядывать в давно покинутые комнаты, куда никто не входил, наверное, много лет. Тут жило прошлое. Оно дремало в пыльных складках покрывал на массивных, украшенных тяжелыми бархатными балдахинами кроватях, тускло поблескивало иззелена-медными ручками шкафов, змеилось потертой позолотой зеркальных рам: прошлое все еще было здесь, оно никуда не исчезло, просто замерло, затаилось, словно ожидая своего часа, и Лавиния находила в этом ни с чем не сравнимую прелесть. Ей нравилось одну за другой открывать натужно скрипящие двери — ни одна из них не была заперта на ключ — нравилось представлять себе, как выглядели эти комнаты, когда были полны света и жизни, переходить из одних заброшенных покоев в другие, гадать, кому они когда-то принадлежали, искать подтверждение своим догадкам на потускневших фамильных портретах… Кто была эта красивая темноволосая дама в старинном платье — черноглазая, худая, с надменным лицом? Бабушка маркиза Д'Алваро? Или прабабушка?.. А этот мужчина, в бархатном камзоле с широким кружевным жабо — так и сверлит взглядом, словно живой! — как его звали?..
Дом внутри был гораздо больше, чем казалось снаружи. За все то время, что Лавиния жила здесь, она успела изучить только одно крыло — первые пару недель супруга Астора Д'Алваро почти не покидала отведенной ей спальни, но потом, поняв, что ее мужу нет решительно никакого дела до ее передвижений, немного осмелела. И как раз вчера наконец покончила с осмотром правого крыла, решив сегодня взяться за левое. Однако когда они с котом добрались до конца длинного коридора, окончившегося массивной дубовой дверью, последняя, к немалому разочарованию Лавинии, вдруг оказалась закрытой. Подергав ручку и убедившись в том, что перекошенный косяк тут ни при чем — заперто на ключ — маркиза печально повернула назад. До обеда было еще далеко, погода уже неделю стояла ужасная, даже на террасу не выйдешь, не говоря уж о саде, а в библиотеке стоит промозглый холод — камин там разжигают только поздно вечером, для его сиятельства, и Лавиния вовсе не была уверена, что то же самое сделают сейчас и для нее. К тому же, маркизу это может не понравиться, он жену и так с трудом переносит. Лучше не раздражать его еще больше.
Она вернулась в свою комнату, совсем маленькую, в которой с трудом помещались кровать, платяной шкаф, скромный туалетный столик с зеркалом да потертый бархатный пуф, и, подойдя к окну, тоскливым взглядом обвела подъездную аллею. Серо, пусто. Листва с вязов почти вся облетела, они стоят голые, черные, словно выточенные из камня, а небо над ними такое же стылое, замершее — и даже ни лучика солнца! Из груди Лавинии вырвался тихий вздох. От юга она ждала совсем другого. Да, конечно, уже ноябрь, но все же…
Черный кот мягко вывернулся из ее рук, царапнул когтями подоконник и, соскочив с него на пол, исчез в темной щели неплотно прикрытой двери. И этот ушел, не прощаясь, подумала маркиза. Лицо ее осунулось еще больше, руки, которые теперь снова нечем было занять, безвольно повисли вдоль тела. И здесь от нее никакого толку. И здесь она тоже никому не нужна.
Лавиния Д'Алваро отошла от окна и опустилась на пуф возле туалетного столика. Зеркало в ее комнате не было пыльным, но смотреться в него все равно не хотелось. Бездумно передвинув шкатулочку со своими немногочисленными украшениями с правого конца стола на левый, маркиза подперла голову рукой и закрыла глаза. Она всегда так делала, когда больше ничего не оставалось — это было ее маленькое бегство от того, что не хочется видеть, оттуда, откуда некуда бежать. Днем, конечно, получалось хуже. Но ночью, в мягких объятиях темноты, можно было хоть ненадолго вырваться из паутины серой, как это ноябрьское небо, действительности, на несколько часов стать кем-то другим, не бесполезной обузой, не тенью, прячущейся по углам, не этой Лавинией, а иной — красавицей, блестящим наездником, любимой дочерью, любимой и любящей женой… Даже матерью — мечтать, так уж мечтать!
Маркиза горько улыбнулась, не открывая глаз. Она и сама понимала, насколько глупы, бесполезны все эти фантазии, но избавиться от старой привычки было трудно. Грезы — вот все, что у нее было, уйдут они — и не останется совсем ничего.