Воображала

Профессор с бородкой разглядывает черные пластинки рентгеновских снимков, складывает их в стопочку, кладет на стол, руки у него жесткие, с твердыми пальцами. Говорит что-то по-немецки, коротко и отрицательно. Пожимает плечами.

Лицо у него отстраненно-скучающее.

Смена кадра

Крупным планом — снимки.

К ним тянется пухлая рука.

Камера отъезжает назад.

Но не делает попытки устремиться к двери.

И вообще, в этом кабинете есть что-то необычное. Может быть — то, что Конти сидит на стуле (до сих пор его показывали только стоя).

Может быть — раскрытые окна, в которые врывается слабый шум прибоя — окна выходят прямо на пляж, по которому разбросаны какие-то беседки, скамейки, зонтики и шезлонги, а чуть подальше — еще пара одноэтажных домиков. Может быть — сам врач, толстый китаец неопределенного возраста.

Или то, что этот китаец улыбается…

По контрасту с Конти, одетым в темно-серый костюм при галстуке и накрахмаленных манжетах, на китайце что-то легкое и легкомысленное (белые полотняные брюки и майка с короткими рукавами).

Китаец откладывает снимки. Пожимает плечами. Продолжает улыбаться. Голос у него мягкий и слегка виноватый:

— Я врач, а не Господь Бог…

Но движения к двери не возникает, этому мешает доносящийся из окна смех и шум прибоя. Звуки вдруг становятся громче, привлекая внимание, камера переходит на окно и девочку (со спины).

Девочка смотрит в окно.

За окном — пляж, море, солнце. Несколько загорелых молодых людей играют в ручной мяч. Шум прибоя и смех становятся несколько тише.

Голос китайца, заканчивающего фразу:

— … именно ко мне?.. В Питере и под Арзамасом есть пара неплохих клиник, я уже не говорю про Южно-Сахалинский Центр, почему бы вам…

Камера возвращается в кабинет. На лице Конти — жесткая невеселая улыбка, китаец понимает ее без слов, его тон несколько меняется:

— О-о… Но и в Европе есть неплохие специалисты… Вы не были в Копенгагене?.. О-о… хм-м… Ну, а в Южной Словении?.. Этот Иртрич… говорят, он просто творит чудеса…

Конти продолжает улыбаться, лицо у него закаменевшее, неживое. Китаец еще сильнее меняет тон, теперь он непривычно серьезен и уважителен:

— Даже так… Тогда… — замолкает на минуту, жует губы, трет лысину тем движением, каким другой поправлял бы волосы. Добавляет после паузы, задумчиво, но решительно:

— Тогда вот что я вам скажу…

Шум прибоя усиливается, заглушая его слова, камера вновь переходит на окно, приближается, объезжает.

Окно теперь расположено не в кабинете, а на полуоткрытой веранде, одна сторона ее открыта, на двух торцевых — большие окна, они тоже открыты. На веранде — стол с остатками завтрака или просто легкого чая: кофейник, чашки, тыквенные семечки в плоской вазе, фисташки, тонкие бутербродики. У стола — три стула, на двух, друг напротив друга, — Конти и китаец. Конти уже без пиджака, галстук сбит, рубашка немного помята, прическа растрепана. Он курит, по его облику и горке окурков в пепельнице на столике (на секунду — ее крупным планом) видно, что прошел уже не один час.

Третий стул немного отодвинут от стола к боковому окну. На нем, коленками на сиденье, стоит девочка, положив локти на подоконник и глядя в окно. Шум прибоя (человеческих голосов и смеха с пляжа больше не слышно).

Китаец говорит, и шум прибоя время от времени перекрывает его слова:

— …уяснить, что вам, собственно, надо? Надо ли вам, чтобы она выиграла конкурс на мисс Вселенную, или же вам просто надо, чтобы она была счастлива? В первом случае — я опять повторяю вам то, что вы уже слышали, и н только от меня…

(Шум прибоя)

— …что такое красота? У разных культур на этот вопрос разные взгляды. Нет абсолютных и всеми во все века признаваемых эталонов. То, что казалось прекрасным вчера, завтра может вызвать лишь…

(Шум прибоя)

Камера уходит с веранды. Скользит по пляжу, мимо рекламного плаката какой-то фирменной джинсы — «Ты — это то, что ты носишь!», голос китайца:

— …Мы — это то, что мы носим, будь то одежда или тело. И, главное, — как носим. Любой, самый изысканный вечерний туалет можно носить так, что он покажется грязной тряпкой. И можно выглядеть принцем в застиранных джинсах…

(Шум прибоя)

Во время этого и дальнейшего разговора камера движется по пляжу, потом по воде, на солнце. Солнце постепенно становится менее ярким, отступает, касается воды. Камера возвращается на пляж. Уже вечер, на пляже никого, кроме Конти, китайца и девочки.

Конти и китаец вынесли на пляж стулья с веранды, от них по оранжевому песку тянутся длинные ярко-синие тени. Девочка сидит прямо на песке. Волосы ее растрепаны ветром, бант развязался. Она зачерпывает песок голубой туфелькой и смотрит, как он высыпается.

Она сидит к нам лицом, но лицо это в тени, да и не видно его из-под спутанных светлых волос.

— …Воображение — великая сила. Мы такие, какими себя представляем, это верно процентов на восемьдесят. Или, что еще более верно — мы такие, какими представляют нас окружающие. Говорите человеку ежедневно, что он свинья — и рано или поздно он захрюкает…

(Шум прибоя)