Вольта

Вольта отбивался от второстепенных мелочей как только мог: то сбежит и спрячется от назойливого просителя, то погрузится в проведение эксперимента, который нельзя прервать. В ноябре 1783 года он ухитрился со зла написать совершенно пустой ответ длиной в 180 слов одним предложением на кичливое бессодержательное письмо влиятельного бездельника, изображавшего серьезную эпистолярную деятельность; Вольта начал: «Имею честь заверить высокочтимого и многоуважаемого синьора в том, что его ценная рекомендация будет непременно и с искренней благодарностью…» И так далее. Столь беззубое мщение сильно напоминало «кукиш в кармане», ибо адресат наверняка не понял убийственной иронии внешне подобострастного ответа. И здесь, и во всем Вольта вел себя чрезвычайно деликатно. Не потому, что не мог иначе. Он мог быть всяким: злым, жестоким, язвительным, непреклонным, грубым, но на бессмысленные демонстрации у него просто не было времени. Оп давным-давно выбрал для себя занятия, ценность которых была неизмеримо выше любого другого дела, подсовываемого ему жизнью. Эти занятия требовали всех его сил и способностей, занимали столько времени, что и слать порой было некогда вдоволь, притом даже при столь сильном пришпоривании отмеренной ему жизни могло и не хватить. Вольта догадывался, но еще не был в состоянии вразумительно объяснить другим, что близка великая разгадка вселенской тайны, которую можно было совершенно приблизительно высказать так, но пока что для своего внутреннего потребления: мир имеет электрическую природу, человек — часть природы — тоже является электрической конструкцией, а физики вроде Вольты создают электрические аппараты, всего лишь имитирующие натуральные продукты и процессы. Возникал тут и коварный вопрос: а что дальше? Может быть, лечить людей и ремонтировать электрические приборы следует одинаково? Может быть, физики призваны создать второй мир, параллельный природе, ей противостоящий и на нее опирающийся, причем создание дубликата уже началось под вывеской «Техника»? Но додумать было некогда: Вольту захлестнули чужие страсти…

Спалланцани гневается.

В 1781 году в университете начали раздаваться голоса против Вольты. Причиной недовольства коллег стали частые отлучки профессора, взамен которого, его коллегам приходилось читать лекции и вести занятия со студентами. И пяти лет не преподает в Павии, а уж объездил с десяток стран, не говоря об Италии! Возможно, что он хороший ученый, но кто будет за него работать на кафедре? С какой стати страдают студенты? Нам нужны не гастролеры, а преподаватели! Вольта решил сдаться. «Я хочу бросить кафедру!» жалуется он в Лондон в июне (рядом жаловаться не кому). «Ни за что! — успокаивает его Магеллан из-за моря. — Что за интриги? Не надо падать духом. У Вас столько заслуг, президент Бэнкс напишет за Вас, только попросите. Когда заболеет артист, его подменяют, а не гонят из театра».

Дружеское участие Вольту успокоило. Но тут снова пришлось уезжать в Вену, Берлин. Чувствуя себя как на иголках, в июле Вольта пишет из Австрии своему помощнику Бутини, как снять погрешности приборов на лабораторных стендах, какие опыты показать после лекции, а какие перенести на потом. «В августе я уже вернусь», — заклинает нервничающий профессор. «Нет, я все же оставлю кафедру», — снова шлет жалобу в Лондон Вольта, избравший Магеллана ангелом-утешителем, но тому уже начали надоедать стенания. «Такое завидное место и вдруг бросить? Полноте», — раздается из-за Ла-Манша.

Вольта и Скарпи вернулись в ноябре, отчитались, с опаской поглядывая на профессора естественной истории, более всех мутившего воду. А баталии против «гастролера» продолжились: уже все знакомые от кого-то слышали про разыгравшуюся язву, утешали, предлагали прислать лекарства. Как нарочно, в марте Вольте приходится просить у Вилзека отпуска по болезни: хоть на две недели, ревматизм правого плеча и руки, но зато я продумал все детали устройства Физического Театра!

В январе 1786 года «проснулся» до того бурливший тайно сам Спалланцани и начал бушевать в открытую. Он подал рапорт Вилзеку с требованием, чтоб и ему дали заграничную командировку, а не только Вольте и Скарпи, которых он ничуть не хуже. Ломбардский министр усмехнулся и дал, аббат уехал в Константинополь, а по приезде начал подлинную войну против Вольты.

Поводом послужило, как он заявил, исчезновение из кабинета естественных наук неких дорогих экспонатов. «Дело нечисто, их, — кричал Спалланцани, — украл каноник Серафимо Вольта из Мантуи, которого здесь, в Павии, числили смотрителем моего кабинета». Вот тогда-то Алессандро Вольте и пригодилось всем ведомое отсутствие каких-либо связей с братом.

Аббата успокаивали, но он бушевал и добился-таки своего: 4 августа 1787 года появилось юридическое постановление, подтверждавшее правомерность обвинений. Каноника Серафимо уволили, профессора Скарпи и Скополи отделались выговорами, Алессандро Вольта получил внушение, ибо он в те годы занимал пост ректора университета.