Вольта

Про электричество тем временем заговорили философы, надо было переключаться на Гегеля. Еще в 1804 году тот начал в Йене читать курс по естественным наукам, а теперь уже в ранге ректора университета в Гейдельберге он издал вторую часть своего труда «Лекции по философии природы». Вольта читал: «Тотальность химического процесса существует, как различие индифферентных тел, здесь дифференцированность еще не наличествует реально, но различие полагается деятельностью процесса как дифференцированность. Так, мы имеем здесь металлы, различия которых приходят в соприкосновения, и так как они в этом соединении деятельны, то есть, дифференцированы, то тем самым наличествует процесс».

Здорово накручено, но германец говорил дельно: срабатывает именно различие в металлах, провоцирующих друг друга на выравнивание своих электрических напоров, избыток заполняет недостаток, сумма усредняется. Разве не об этом многократно писал сам Вольта, только человеческим языком?

А философ все пел про металлы, вдохновляющие друг друга, про касание, порождающее напряжение, про переход электрического процесса в химический. Вот прямо в пику Вольте и его единомышленникам: «Физика упорствует в своем воззрении, что гальванизм как процесс есть только электричество… простой и ясный взгляд на этот процесс был умерщвлен тотчас же после открытия его простого химического образа в вольтовом столбе». Какой там образ? Все химия да химия, а где ж «образы» тепла, света, вкуса?

Гегель учил Вольту, что такое «влажный проводник», ссылался на сочинение г-на Поля «Процесс гальванической цепи». Био как-то сказал, что вода есть изолятор электричества, это не совсем так, а тевтонец увидел повод обозвать француза упрямцем. Потом попало Берцеллиусу, как он посмел сравнить электричество с самим химизмом? Ведь искра, то есть электричество, исчезает, а окислы, то есть химизм, остаются! Какой абсурд, но опять книга философа учила Вольту, что его столб не есть электрическая батарея, однако разве столб не усиливал обычное электричество, делая действия электричества, например искру, всего лишь заметнее?

Гегель бушевал, все с ним несогласные якобы судили легковесно и прозрачно. Вот он заговорил про Волластона и Дэви, «гальванизм открыл Гальвани, но Вольта первый понял его характер», «Вольта взял металлы вместо мышц и нервов» (да так ли это?) и т. д. и т. п. тридцать страниц из шестисот — электричеству отдана немалая дань!

Вот и появились ссылки на Вольту еще при жизни, чего еще желать? Электричество, Вольтов удел, оказалось вершиной физической горы, а Ньютону досталось место где-то у подножия.

У Гегеля многое звучало откровением, поражая справедливостью: физика ощущает, обобщает, абстрагирует: взявшись понять природу, мы разлучаемся с ней, отчуждаемся. Зверь сжирает пищу пастью, мы умом.

И снова Гегель писал про столб. Вольта, мол, за действенность контакта; другие с Берцеллиусом во главе за первичность электрических сил атомов; третьи, среди них Риттер, Волластон, Беккерель, утверждают: электричество порождено химическими реакциями. Самое место опять вспомнить Гёте: «Анализом природы, как на смех, гордится химия, но полон ли успех? Разбит у ней на части весь предмет. К несчастью, в нем духовной связи нет».

Вот Гегель цитирует Шеллинга: мир есть сумма природы и духа. Природа есть окаменевший интеллект (вот это вольт!), природа есть инобытие идеи (тоже лихой поворот!). А Шеллинг еще прозорливее назвал электричество «разломанным», так и есть, пожалуй: оно дает много частностей, оставаясь все тем же.

Но вот прямое оскорбление. «Бесконечно мощные индивидуальности не выдерживают напора времени и рано умирают. Лишь их подвиги, их дела остаются, то есть остается ими созданный мир. Посредственное длительно существует и, в конце концов, правит миром. Эта посредственность обладает, также, и мыслями, она убеждает в правоте этих маленьких мыслей окружающий мир, уничтожает яркую духовную жизнь, превращает ее в голую рутину и, таким образом, обеспечивает себе длительное существование. Ее долговечность и означает именно то, что она упорно стоит на своей лжи, не добивается и не достигает своей правды, не воздает должное понятию, эта долговечность царства посредственности означает, что истина не воплощается в нем как процессе».

Какая напраслина! Почему ж рано умирает особо мощное? Все наоборот, словно философ жаждет прославиться парадоксами. Да, Вольта старик, и у него были силы жить долго и многое сделать. И Гёте таков же, и он тоже не согласится. «Какую жизнь ты назовешь счастливой?», — спросили Леонардо да Винчи, и он ответил: «Долгую! Только долгоживущий успевает набраться ума и создать нечто обдуманное». Вот Риттер: смел, пылок, но экспромты сыры, блеск импровизации глохнет в мусоре. Он дерзал и бросался в крайности, он не успел встать выше заблуждений. Он умер в 33, но это не Христос, а лишь способный смертный человек, не успевший созреть.