— Нет. Но я и не подтверждаю этого. Может, я провел с ней ночь. Может, я сказал ей, что она обалденная баба. Я всегда говорил что-то вроде этого: «Это не просто секс, милая. Это ты. Ты — обалденная баба». Но если бы я действительно провел с ней ночь, я бы ни за что не вспомнил, что я делал или говорил.
— Для справки: вы сказали ей, что любите ее.
— Но мы ведь больше с ней не виделись?
Гидеон откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Спокойный, доброжелательный.
— Она говорила, что вы тогда были крупнее.
— Я сбросил десять кило с тех пор, как бросил пить и начал бегать по утрам.
— И у вас были усы. Густые, длинные.
— Были.
— Поэтому она не сразу вас признала в первый раз. И знаете, что промелькнуло тогда в ее голове? Она подумала: ну и что, что он не звонил все это время? Он же вернулся!
— Мистер Фридман, неужели вам не ясно? Даже если она расспросила обо мне в городе или сочинила все это, даже если это действительно было — не имеет значения. Меня могут отстранить от следствия, заменить кем-либо другим, но результат получится тот же. Бонни будут судить. И скорее всего признают виновной. И она отправится в тюрьму. И спал ли я с ней, говорил ли ей, что люблю ее, или никогда не встречал ее прежде — не будет иметь никакого значения.
— Бонни права. Вы потрясающий человек.
— Благодарю.
— Выслушайте меня. Вы построили умную и впечатляющую теорию о том, как был убит Сай. Я прошу вас только об одном: вернитесь к вашим записям, проверьте их и отнеситесь к этому так же творчески, как и в предыдущий раз.
Я покачал головой.
— Попробуйте. Возьмите другую версию. На этот раз — реальную, а не миф.
— Это невозможно.
— Вы должны.
13
Я ушел из столовой, оставив свой обед нетронутым. Жара становилась все более удушающей. Я подумал, не отправиться ли мне на собрание Анонимных Алкоголиков, но вместо этого поехал на север — безо всякой цели, лишь бы оказаться подальше от нашего управления. Я протолкался на автостоянку около какого-то торгового центра. Это был эдакий Провинциальный Рай, открытый круглосуточно — с супермаркетом, парикмахерской, молочным магазином и лавкой, торгующей бумажными скатертями, тарелками, чашками и полотенцами, все с комиксами о Чарли Брауне [31].
Я захлопнул откидной верх машины, запер пистолет в бардачке и переоделся: под передним сиденьем у меня хранился пакет с шортами и теннисными тапочками — моя раздевалка на колесах. Прицепил пейджер к поясу. К сожалению, свою футболку с вылинявшим рукавом я накануне использовал для протирки машины, так что пришлось обойтись без нее.
Жара стояла кошмарная. Я бы с удовольствием нацепил один из тех голубых банданов, над которыми все лето издевался, тех самых, которые бегуны из Нью-Йорка скручивают жгутом и повязывают на лоб, надеясь выглядеть как строители, а не как богатые идиоты. Я даже не отказался бы сейчас от набрюшной сумки с бутылочкой минералки.
Первые километров пять я пробежал через центральный Саффолк — мимо ряда домов, облицованных дешевым щербатым алюминием, у обитателей которых, очевидно, недоставало тщеславия прибить почтовый ящик с намалеванным на нем «Владение Маккарти» или посадить карликовую яблоню или розовый куст, — хоть что-нибудь рядом с тощим символическим можжевельником, который строители воткнули в палисад перед домом. Это, я вам доложу, был тот еще палисад — около пяти гектаров земли с табличкой «Продается». В эти минуты я не думал о Бонни. Я вообще ни о чем не думал.
Я пробежал маленькую ферму, похожую на тысячи других на Южной Стрелке, разве что в воздухе не стоял сладкий аромат удобрений и пестицидов. Милое местечко: бурое картофельное поле, почти готово для сбора урожая. По кромке поля рос темно-розовый клевер и белые граммафончики винограда.
Бонни! И на этот раз не фантазии, а реальное воспоминание.
Да, это был День Труда, четыре часа пополудни. В баре — да, ты прав, Гидеон, это был «Джин Милл», — было мрачно и тесно, как в пятничный вечер на День Поминовения. Курортный сезон уже окончился, и те, кто был уже слишком стар, чтобы именовать себя «яппи», не слонялись там-сям, расслабленные и радостные, предвкушая развлечения. Все те же воображалы йоркеры толпились у стойки, пихая друг друга локтями. Их отличало то, что они все были сгоревшими до красноты и несчастными до тошноты, с шелушащимися облезлыми плечами. Они тянули руки к своим коктейлям «маргаритас» («Только без соли!») и пили без меры, чтобы залить тоску о том, что вот еще одно лето пролетело, а они так и не влюбились и даже не встретили той, что не стала бы унижать их и хохотать над тем, что они такие толстые и носят детские замшевые ботинки.