— А зачем вы мне наврали про сценарий? Неужели вы не знали, что он всем подряд говорил, какое это дерьмо, а не сценарий?
Она споткнулась о корень. Ее плечо выскользнуло из моих рук, и она упала ничком.
— С вами все в порядке? — спросил я.
Она не могла подняться. Тяжело дыша, села на землю и уставилась на камешки и траву, налипшие на ладони, на струйку крови, стекавшую по запястью, но даже не вздрогнула и не вскрикнула.
— Бонни, — позвал я.
Она словно онемела.
Муз бегала вокруг, виляя хвостом, и лизала Бонни руки, но Бонни и ее не узнавала.
— Пожалуйста, — попросил я.
Я поднял ее. Она не сопротивлялась. Оказавшись на ногах, она снова, пошатываясь, побрела к дому.
— Послушайте, ваш приятель собирается на свои деньги нанять лучшего уголовного адвоката.
Я чувствовал себя больным. Опустошенным. Но я кое-что в жизни понимал. Я знал, вернее, какая-то часть меня знала, что через пару недель я буду потягивать безалкогольное пиво, есть картофельные чипсы, и Линн скажет: «Бог с тем, что от этих чипсов тебя разнесет и ты станешь самым толстым человеком в Бриджхэмптоне. Но вообрази, как эти чипсы выглядят у тебя в желудке!»
Боль забывается. Правда.
Бонни открыла стеклянную дверь на кухню.
— Поздравляю, — тихо сказала она.
— Не надо поздравлять. Мне правда очень жаль.
— Нет. Ты сделал то, что себе постановил. Ты меня прищучил. Вот так-то. Моя жизнь окончена. То, что ты сделал, это не убийство, но в результате выходит то же самое: покойник.
В ее голосе было столько печали, словно она оплакивала горячо любимого человека.
— Так должно было случиться, — сказал я.
— Почему?
— Потому что ты убила человека.
Она зашла в дом и прикрыла стеклянную дверь. Я посмотрел на ее неясный силуэт за стеклом.
— Не вздумай скрываться. За тобой будет установлено круглосуточное наблюдение.
— Куда ж мне от тебя деваться?
— Верно.
— Это все очень грустно.
— Да, — согласился я.
— Ты не понимаешь. Это грустно, потому что я этого не делала. И ты знаешь, что я не убивала.
На улице было градусов восемнадцать, но меня зазнобило. Я знал, этой боли мне не забыть никогда.
— Не убивайся, — сказала Бонни перед тем, как захлопнуть дверь. — Переживешь.
11
Мы приехали к Бонни следующим утром. Еще не было восьми. Через тридцать секунд она уже рассматривала ордер на обыск, потом сглотнула и сказала:
— Мне нужно позвонить своем адвокату.
— Ради бога, — великодушно разрешил Робби, и они с еще одним следователем, качком-коротышкой лет тридцати, продефилировали мимо нее и вошли в дом. У качка были такие мускулистые ляжки, что он не мог по-человечески ходить и ковылял, как шимпанзе.
— Вы не имеете права! — воскликнула Бонни и попыталась преградить нам дорогу. Мне удалось оттереть ее плечом в сторону.
— Применение силы на законных основаниях, — откомментировал я. — Все жалобы — в комиссию по гражданским правам.
Я ожидал от нее истерики. А потом — главным образом, когда я заметил, что она опять в этих бирюзовых шортах в обтяжку и футболке — я опять начал представлять себе разные сцены. Вот она падает в обморок. Я беру ее под руки, отношу к дивану и нашептываю что-нибудь ласковое, дескать, успокойся, Бонни. И медленно опускаю ее на диван. Успокойся, Бонни. Мне нравилось произносить ее имя вслух.
Но она осталась стоять, как стояла, на лестнице, совершенно невозмутимая. Она как бы здесь была и не была одновременно. Мир, в котором ей приходилось существовать, оказался столь ужасен, что она его покинула и поселилась в другом измерении — где люди добрее и лучше. Наконец, она прошла мимо меня в кухню, звонить Гидеону. Как будто я был для нее призраком — лишь воздухом или дымом. Муз, уловив настроение хозяйки, последовала за ней с озабоченным видом, и не удостоила меня даже взмахом хвоста.
Я последовал за ней в кухню и начал осматривать полки, как бы намереваясь найти где-нибудь за баночкой кетчупа чашку, наполненную пулями калибра 5,6. Я решил, что для человека, находящегося на грани нищеты, Бонни слишком много тратит на горчицу: горчица медовая, эстрагоновая, перечная. Я обернулся к Бонни. Может, рискнуть и сострить насчет горчицы, разрядив обстановку? Но она стояла ко мне спиной и негромко разговаривала по телефону.
Я нашел банку с поп-корном и сильно встряхнул ее. Она загремела, и я понял, что похож на идиота из латиноамериканского оркестра, играющего на маракасах. Я жаждал внимания. Может, если она признает, что я жив, я и вправду оживу. Мне было так хреново.
Молчи, грусть, молчи, сказал я себе. Чары рассеялись. Смейся, паяц. Но я все не мог успокоиться. Мне хотелось как-то ее расшевелить.