Волшебный час

Настал час молитвы, и все мы, сорок пять душ, встали и сложили руки перед собой. Я изо всех сил сжал ладони. Я чувствовал тепло единения в этом порыве, даже с кретином яппи в белых теннисках, что стоял справа от меня. Я думал: вот зачем я здесь. Мне нужна поддержка. Мне не справиться одному. Эти люди мне необходимы. Мне нужен Бог. Мне нужна…

Но я не в силах был совладать с мыслями о Бонни. Что-то с ней не то, пульсировало в моем мозгу. Вдобавок, объективно, повода заводиться не было ни малейшего. Но я все представлял и представлял, как я целую ее теплую гладкую кожу…

— Господь, даруй мне успокоение… — мой голос прозвучал неприлично громко.

Да, наверное, нужно было смотреть на вещи проще. Признать, что Бонни из породы тех женщин, которые, невзирая на ординарную внешность, обладают даром притягательности, — даже тогда, когда становятся слишком старыми, чтобы вызывать желание. Не хозяйственная, не красивая женщина, мимо которой на улице пройдешь и не оглянешься, но которая в более тесном общении знает, чем тебя взять. А может, она и не пыталась. Может, это у нее происходит бессознательно, может, она подает примитивные, действующие на подсознание сигналы или выделяет особый, тонкий, женский, животный запах. Чем бы это ни было, я совершенно не собирался позволять этой силе править мной.

— …Смириться с тем, что я не в силах изменить, — молился я. — Дай мне мужество изменить то, что в моих силах. И мудрость узнать разницу.

Аминь.

Дом моей матери, старая постройка из полуразрушившихся от ненастья кедровых бревен и обширным передним крыльцом, должна была выглядеть очаровательной, оригинальной или уж по крайней мере — уютной. Как бы не так. Слишком много деревьев росло вокруг дома: могучие дубы, тенистые, вечно влажные клены, мрачные ели. Под их сенью дом отсырел и покосился. А уж внутри… Там всегда было промозгло, особенно в гостиной, и если пробыть там достаточно долго, даже интимные места начинали плесневеть. Ничего удивительного, что после Вьетнама я пробыл дома три дня, отвалил и уж больше не возвращался. А мой брат, напротив, никогда из дома не уезжал.

Ясное дело, услышав такое, легче всего сказать: он все еще держится за мамочкину юбку. Но ситуация сложилась иначе. Истон не был маменьким сынком. В синем блейзере, загорелый, он походил на легкомысленного наследника солидного состояния. Хотя по натуре был неприхотлив. Мой отец им совершенно не занимался — так, от случая к случаю рыгнет где-то неподалеку. А потом он и вовсе исчез с горизонта, вскоре после того, как Истону исполнилось шесть. Мать, хотя и явно предпочитала Истона мне, каждый цент вкладывала в повышение своего собственного Личного Качества. Если ей приходило в голову доставить сыну удовольствие, она покупала стодолларовый билет на выступление каких-нибудь гиперкинетиков из племени маори, поборников англиканской церкви, устроенное на газончике одного из богатых имений (с креветками в ледяных лодочках, сделанных в форме лебедей). Как бы то ни было, Истон унаследовал от матери ее сладкие грезы, хотя, в отличие от нее, никогда не терял почвы под ногами. Он абсолютно не похож был на типичного бриджхэмптонца, который теряется в толпе отдыхающих. Он пивал шампанское в богатых домах, но никогда не хмелел. И как бы много времени ни проводил в роскошном обществе — твердо знал, что к этому обществу не принадлежит, что, в сущности, беден и вдобавок ко всему не одарен личностным магнетизмом, который притягивает деньги.

Так что идея о покупке Истоном собственного дома или снятия квартиры была абсолютно мертворожденной. И то, и другое требовало стабильного дохода, и мой брат прекрасно понимал, что на нормальной работе — я не имею в виду нарезание лимонной корки прозрачными спиральками, — долго не продержится. Я уверен, что он ни разу в жизни не сел и не поговорил с матерью по душам: знаешь, мам, я умею играть в гольф, теннис и крокет, водить яхту, знаю, какие именно ботинки нужно носить в период от Дня Поминовения до Дня Труда [23]. Но по непонятным мне причинам, по прошествии каждых шести-восьми месяцев, меня отовсюду увольняют. Поэтому, если ты не возражаешь, я бы остался жить дома. К чему унижаться и заводить хозяйство где-то на стороне, а потом все это сворачивать и возвращаться обратно. Ведь так, мам?

В итоге присутствие Истона в доме устраивало их обоих. Он не тратился на плату за квартиру. А жизнь в большом доме далеко от дороги давала ему право относить себя к сливкам бриджхэмптонского общества. Ну кому из его знакомых пижонов могло прийти в голову вылезти из своих «порше», проверить, в каком доме он живет, и обнаружить, что он вовсе не является владельцем крупных земельных угодий? Кто из них, разнеженный теплым летним деньком, стал бы напрягаться, проверяя его платежеспособность, и выяснять, что его отец был вовсе не джентльменом, а горьким пьяницей, способным напрудить прямо на пол в местном кабаке?