Волонтер девяносто второго года

Я рассказал о своей жизни до встречи с Софи. Теперь все продолжалось обычным образом, только в моем сердце появилось какое-то смутное чувство.

События в Париже развивались, но ко мне прямого отношения они не имели. Слухи о них долетали до нас словно слабое эхо отдаленного грома.

К примеру, мы узнали об отказе дворянства в ночь на 4 августа от своих прав, об упразднении десятины, о провозглашении религиозной свободы, об оргии гвардейцев, об оскорблении национальной кокарды, о днях 5 и 6 октября, о возвращении в Париж короля и королевы, о заговорах при дворе, о суде над Безанвалем и Фаврасом, о выпуске Национальным собранием «Красной книги».

Публикация «Красной книги» 1 апреля 1790 года имела такой громкий отклик в провинции, что мы не можем здесь не сказать об этом несколько слов.

Мы видели, как, убегая за границу, через наши места проехали г-да де Конде, отец и сын, г-н де Водрёй и г-н де Брольи. Дворянство последовало этому примеру, бросая короля и королеву на произвол их злосчастной судьбы и выдвигая при этом такой предлог: они бегут лишь для того, чтобы поднять другие страны на борьбу, а вернувшись, избавить своих монархов от опасности.

Итак, откуда, по их мнению, королю и королеве угрожала опасность? Из Франции. Откуда могло прийти спасение? Из-за границы.

Поэтому чужеземец был другом, а француз стал врагом.

Да разве могло быть иначе? В жилах королей Франции текло так мало французской крови, что их симпатии просто неизбежно должны были быть отданы загранице. К примеру, Людовик XVI, сын саксонской принцессы (от нее он унаследовал нерешительный характер и грузную полноту), по отцу — сыну польки — был французом лишь наполовину; Людовик XVI женился на Марии Антуанетте, происходившей из Австрии и Лотарингии. Отсюда следовало, что в человеке, занимавшем трон Франции, текло три четверти чужеземной крови и лишь четверть французской. В итоге оказалось, что настоящей семьей короля французский народ не был — его семьей были курфюрст Саксонский, император Австрии, король Неаполя, король Сардинии и король Испании; именно к ним отправлялись эмигранты просить помощь для борьбы против Франции. До выхода «Красной книги» люди говорили, будто король не знает об этих антифранцузских интригах или, по крайней мере, не способен им помешать.

Но «Красная книга» разоблачила эти происки.

Король, принесший 4 февраля присягу Конституции, не только состоял в прямой переписке с эмигрантами, но и оплачивал своих гвардейцев в Трире, свои большую и малую конюшни, которыми управлял принц де Ламбеск, тот самый, кто, атакуя 12 июля в саду Тюильри восставших, растоптал конем человека и саблей ранил старика.

Все продолжалось как в Версале: король располагал содействием заграницы; в Париже шили мундиры для телохранителей и отправляли в Трир; в Англии покупали лошадей для офицеров гвардии, а единственное возражение Людовика XVI против этих расходов, им же оплачиваемых, заключалось в том, что он советовал, по крайней мере, закупать лошадей во Франции.

* * *

Графу д’Артуа, принцу де Конде, наконец, всем эмигрантам выплачивались огромные пенсии. Никто не мог сказать, куда делись шестьдесят миллионов. «Красная книга» указала, на что ушли эти деньги.

После этого те сомнения, что еще оставались в народе и среди мыслящих людей, исчезли. Все узнали, кто враг.

Врагом была не только заграница, но и эмигранты; союзником врага был король, содержавший эмиграцию.

В этот момент Национальное собрание нанесло сильный удар и объявило о распродаже церковных имуществ на общую сумму в четыреста миллионов франков. Город Париж купил этих имуществ на двести миллионов.

Все мэрии последовали примеру столицы. Они оптом скупали имущество церковников, чтобы перепродавать затем частным лицам. Мэрии, в самом деле, решительно делали то, чего не посмели бы сделать частные лица, — они экспроприировали духовенство.

В ту эпоху произошло чудо — его не встретишь в истории ни одной страны, даже нашей. Чудом этим была стихийная самоорганизация Франции; Национальное собрание играло роль только «секретаря»: Франция совершала поступки, Собрание регистрировало их.

То, что чувствовали люди, уже не было некоей смутной любовью к свободе, разлитой в воздухе 1789 года; нет, это была исчезающая тень, рассеивающийся туман, какой-то инстинкт, заменяющий разум и ведущий великий народ к признанию, благословению, упрочению своих прав.

Прежде чем упразднили деление старой Франции на провинции, их границы уже были уничтожены. Бретонцев, провансальцев, эльзасцев, пикардийцев больше не осталось — они стали французами.

Марсово поле станет горой Табор Франции, преображенной под июльским солнцем. 29 ноября 1789 года Баланс явил образец первой федерации, и все подхватили пример пылкой провинции Дофине, нашего авангарда, выдвинутого против заклятого врага Франции — короля из Савойской династии.

Повсюду, словно во времена древности, всем руководят старцы (их происхождение — аристократическое или простонародное — значения не имеет): их право — возраст, их венец — седины.