Володя-Солнышко

День и ночь прожаривает Галя в обшитой бочковым железом клетушке меховую одежду и спальные шкуры. Жарилка построена еще до начала эпидемии, но какого труда и напора стоило уговорить хотя бы одну семью отдать на прожарку одежду.

– Нелься, нелься! Малица[4] потом лысый будет. Шерсть потом падает.

Сейчас у жарилки испуганная, скорбная очередь.

Направленный с медикаментами каюр из Пуйко разморозил в пути дистиллированную воду. День и ночь теперь, подрагивая медной тяжелой крышкой, кипятится в медпункте чайник. На его начищенный до золотистого блеска носик натянута резиновая трубка. Трубка опущена в ванну с мелким крошевом льда. Бурлит чайник, вырывается пар в охлажденную льдинками трубку. Капля по капле. . Капля по капле. Вода для инъекций нужна дважды дистиллированная.

Чуть забрезжит рассвет – да еще не забрезжит – зажигает Володя колхозный фонарь «летучая мышь», надевает санитарную сумку и отправляется в свой бесконечный скорбный обход, в темные чумы. В них и в полдень нужен фонарь.

Застанет ли всех живыми?

Василий Езынги совсем плох. Бредит. Надолго теряет сознание.

В полутемном чуме, где только дыра в небо, скидывает Володя свой полушубок и выбрасывает его на снег. Так надо. Иначе, как уберечься от насекомых? Надевает халат. Греет над огнищем ладони. Сейчас прикасаться к больному.

Езынги открывает глаза, видит белый халат и, взметнувшись из-под шкур, протягивает к Володе исхудавшие руки, задыхаясь, кричит:

– Хаерако! Хаерако!![5]

Крик переходит в бормотание, в шепот, Василий падает и затихает.

В бреду ли он выкричал эти последние в жизни слова, в последней ли отчаянной надежде, что отогреет он, лекарь Володя, цепенеющее сердце Василия Езынги.

Жена Езынги, словно ее подбил мужнин клич, рухнула в ноги Володе, лицом в его валенки и тоже с какой-то неистовой верой твердит:

– Хаерако Володя! Хаерако! Хаерако...

– Пустите меня к больному! – отталкивает, освобождается от ее рук Володя.

Не отогрел.

Выскочил из чума, заглотил горстку снега, прямо на халат начал надевать полушубок. Вцепившиеся в полы ребятишки не давали ему сделать этого:

– Волотя, лечи!

– Волотя, спасай!

«Кого спасать, глупые?..»

Жалко подергивает лицо, дрожат руки, надо возвращаться в чум за забытой сумкой, за фонарем... Нелегко умирать с каждым.

Еще заглатывает горстку снежку.

Не знает, что умирающий Езынги вкричал и вшептал его имя в легенду. В ярабц.

...Ранним февральским утром постучался в стенку радиоузла.

– Ты, Володя? – откликнулась Ага.

– Я. Зайди на минутку.

– Сейчас оденусь.

Вошла. В руках у Володи поблескивал шприц, левый рукав у нижней рубашки закатан почти до предплечья. На внутреннем локтевом сгибе две красных, припухших чуть, точки проколов.

– Не могу в вену попасть, – смущенно улыбнулся он Аге, – пришлось тебя звать на помощь... Попробуй, введи мне вот эту жидкость.

Девушка испуганно поглядела ему в лицо:

– Ты заболел, Володя?!

– Не заболел, но... знаешь... На всякий случай... Для профилактики!

Он протянул радистке шприц.

– Нет, нет, – отпрянула Ага. – Я не сумею. Боюсь... Может, Галя сумеет.

Дождались Галю, но и она не посмела.

– Может быть, с Пуйко свяжемся, – предложила встревоженная Ага.

– Вот, вот, – насмешливо подхватил Володя. – Поедут за восемьдесят километров укол Солдатову делать. Своих там больных нет... – Немедля поправился: – Настоящих больных!

Начал готовить сумку к очередному обходу.

– Трусихи вы! – бросил девчонкам с порога.

А на другое утро подсмотрела Галя: мерил себе Володя температуру.

Не ответив на «здравствуй», воровато стряхнул ртуть.

Галя тут же перешепнула Аге.

Девушка поразилась перемене, происшедшей в нем за эти сутки. Он постарел. Выявились морщинки. Почти мальчишье его лицо, открытое и приветливое, огрубело сейчас. Глаза диковато блестят. Багрово полыхает обычно легонький «тонкокожий» румянец. На расстоянии слышится частое дыхание.

– Володя, ты заболел! – решительно произнесла Ага. – Ты за-бо-лел! Посмотрись-ка, какой румянец...

– Я выпил спирту, – солгал Володя.

– А зачем тогда градусник ставил? Я ведь видела! – не убоялась «начальства» Галя.

– Градусник! Для профилактики. Обязан я за собою следить, вдруг свалюсь – тогда что?

– Не вдруг, а уже заболел!

Ага сдернула с кровати одеяло и вплотную подступила к Володе:

– Никуда ты сегодня не пойдешь! Ложись. Я сейчас же свяжусь с Пуйко.

– Отсс-таньте вы! – мгновенно озлился Володя. – Кожу проколоть боятся, а диагнозы – профессора... Сапалел, сапалел, – в нос и шепеляво передразнил девчонок. – Конь бы пожарный так болел!

Сердито натянул полушубок, перекинул через плечо санитарную сумку.

По дороге, на тропе, повстречал он старого Серпиво.

– Ты здоров, дедушка?

Старик высвободил из малицы руки и бережно погладил ими рукав Володиного полушубка:

– Беда мой народ.

Веки его были сомкнуты.

– Езынги хаерако тебя называли. Солныско...

– Умер Езынги.