Володя-Солнышко

Несмотря на строгий Володин запрет, «в русский дом» Яунгата тайком набирались сородичи. Курили. Недоуменно цокали языками. Тихо переговаривались. Возле дома, на случай, если покажется «лекарь» или санитарка Галя, постоянно дежурил дозорный. По его сигналу разбегались. Не знали, не ведали, что через неделю-другую сами вот так же будут содрогаться-изнемогать и даже умирать под оленьими шкурами.

Володя связался по радио с Пуйко, с Эрихом Владимировичем. Главврач сообщил, что подобная вспышка не только в Вануйто. Болеют еще в нескольких стойбищах. Появились температурящие и в самом Пуйко. Диагноз – грипп. Ненадолго успокоился.

Болезнь настигала внезапно. Удачливый и добычливый здоровяк Василий Езынги, владелец черного пса, вчера еще потрясал у фактории песцовыми шкурами, ворочал у пекаря мешки с мукой. А наутро вдруг...

Побывав в Ватангах, Володя и там обнаружил неблагополучные чумы. Болезнь кочевала не только от соседа к соседу, но и от поселка к поселку, от стойбища к стойбищу, от стоящих друг от друга на день, на два оленьей езды.

Некоторые больные, казалось бы, выздоравливали. Казалось бы...

– Как чувствуешь себя, Яунгат?

– Луце цюствую.

На его бронзоватом лице искрились маковой россыпью бисеринки холодного пота. Бисеринки росли на глазах, тяжелели, сливались и обильными ручейками стекали со лба и груди.

Температура пониженная. «Кризис», – отметил Володя.

И действительно, через несколько дней Яунгат начал уверять «лекаря» в своем выздоровлении. На неделе он даже рискнул осмотреть ближайшие от Вануйто ловушки, донес на себе двух застывших песцов, а через восемь дней снова метался в жару и ознобе, стискивал ладонями голову, жалко стонал.

Навестила поселок и первая смерть.

«А если это не грипп? – все чаще озлобляла Володю страшная догадка. А если не грипп?»

* * *

...Вспышка подобного заболевания была зарегистрирована в этой местности сорок лет тому назад, поэтому вначале истинный диагноз у многих вызывал сомнение.

(Из письма Э. В. Линде Саше Солдатову)

Пурга... Кажется, весь белый свет заполонила и поглотила бешеная, неистовая снежная прорва.

«Интересно, где сейчас спасаются совы? Куропатки – те, ясно, ушли под снег. Ушли в знакомые потаенки и волки с песцами... Заяц с горностаем тоже как-то определились... А где затаились совы?..»

Потрескивает фитильком семилинейная лампа, угрелся у горячей плиты кот Сыч, а «где затаились совы»?

– О чем думаю! – выругал себя Володя. И снова склонился над «Справочником терапевта».

Снова шелестят страницы. Глаза и мозг в два острых скальпеля обнажают, препарируют каждую строчку. Теперь не для семестровой оценки: экзаменует жизнь.

Вошла Ага. Подложила в прогоревшую плиту дров.

– Чай-то, поди-ка, выкипел? – прихватила она фартучком тяжелую крышку медного чайника. – Ясно, выкипел! Ты не от батарей ли питаешься? – обернувшись к Володе, изобразила улыбку девушка.

– Спасибо, Ага, – невпопад отозвался тот, перелистывая страницу.

Нарочито шумно, будто и впрямь досадуя, гремела Ага посудой, оскорбила попутно пригревшегося Сыча, что-то выговорила ему. Старый приемчик: кошку бьют, невестке намек.

– Володя! Я еще раз разогрела.

Это об ужине. В последние недели есть приходится на ходу, на бегу, случается целыми днями и вообще не есть.

– Спасибо, Ага.

Девушка заглядывает через его плечо в «Справочник терапевта» и видит там изрисованные совами поля.

– Я про болезнь думаю, – растирает виски Володя. – Нагрянула, подстигла, как та вчерашняя сова... Камнем на куропатку – и в пух! Тялька ее подстрелил... Загадочные какие-то глаза. Ни у кого не видел таких.

Ага понимающе кивает головой. Она на пять лет старше Володи, и ей почти по-матерински жаль его. Издергался. Осунулся. От бессонных ночей покраснели глаза. Каждая новая смерть ошеломляет его. Сидит у бездыханного тела без веры, без сил. Ему надо какое-то время, чтобы проститься или вымолить прощение у мертвого.И не куропатку в когтях у совы представляет сейчас она, а видится он, Володя, – беспомощный, надломленный, готовый зажмуриться. Это над ним распростерла сегодня недобрые хищные крылья птица с загадочными глазами.

– Ешь-ка, друг, ешь, – отодвигает она в сторону справочник.

Володя наспех проглатывает куски оленины, торопливо пьет чай. Второй стакан просит заварить покрепче, «чтобы дна не видать».

– Спасибо, Ага. Иди, отдыхай. Я еще почитаю. Читать он пока помедлит. Помедлит читать. Ему надо – да, надо! – до горька донышка вымерить и осознать в эту ночь всю жестокую человеческую ответственность, которую беспечно, по-мальчишески самонадеянно отнял он у кого-то мудрого, сильного, опытного, добиваясь своего назначения на Север.

«Охотиться собрался! О чем думал! Ведь здесь даже примитивный анализ крови тебе непосилен. Ходишь вместо попа... Отпеваешь...»

Минута раскаяния, слабости, самобичевания – и вновь: «Но умирают не у меня одного! Умирают и у мудрых, и у заслуженных. Даже у Эриха Владимировича...»