Вольная Пустошь

— Как его зовут? — спросил Плут.

— Чинквикс, — ответил крох-гоблин. — Но, поверь мне, его невозможно приручить. Мне даже трудно поверить, что он подпустил тебя так близко.

Плут опустил голову и, не отрывая глаз от строптивого животного, продвинулся ещё на один шаг.

— Чинквикс, — позвал он. — Не бойся, дружок.

«К беспокойному зубоскалу следует подходить сбоку, постоянно поддерживая с ним зрительный контакт…»

Зубоскал завертелся на месте и нервно взвизгнул.

— Да, да, я всё понимаю, — прошептал Плут. — Тише, тише…

«Пусть ваши руки будут на виду у животного…»

— Я бы не советовал, — начал было Рембит, но Лага положил ему на плечо ладонь, и тот умолк.

«Позвольте зубоскалу себя обнюхать…»

Плут подошёл вплотную к животному, облизал пальцы и поднёс их к трепещущим ноздрям зубоскала.

— Чинквикс, Чинквикс, — тихо повторял он.

Зубоскал сделал глубокий вдох. Он перестал вертеться и замер. Плут ласково улыбнулся и, продолжая глядеть зверю прямо в глаза, погладил зубоскала по шёрстке.

Взгляд Чинквикса смягчился. Рычание стихло, и из груди пятнистого зверя вырвалось нежное урчание.

— Хорошо, Чинквикс. Умница. — Плут набросил на Чинквикса седло и, не переставая поглаживать зверя, затянул упряжь.

— Вот это да! — обомлел Рембит. — Никогда не видел ничего подобного. Где ты только всему научился?

Плут улыбнулся крох-гоблину и погладил карман, в котором лежал драгоценный фолиант.

— Я прочитал об этом в одном трактате.

Чинквикс тем временем ласково жался к Плуту, настойчиво требуя внимания.

— Если бы я не увидел всё это собственными глазами… — покачал головой Рембит.

Лага уже оседлал собственного буро-рыжего зубоскала по имени Белвикс и подскакал к Плуту.

— Молодчина, — похвалил он друга, — Теперь посмотрим, как ты доберёшься до верхних веток.

Плуту нее потребовалось повторять дважды. Он прыгнул в седло и слегка натянул вожжи. Этого было достаточно, чтобы Чинквикс взвился. Зубоскал стремительно перескакивал с ветки на ветку всё выше и выше. Кровь Плута прилила к голове. Со времён полётов на «Буревестнике» он не чувствовал такого возбуждения.

— Я жив, Чинквикс! — закричал он, и эхо разнесло его слова по Свинцовой Роще. — Я снова жив!

Глава шестнадцатая. Канкарессе

На поляну, укрытую от посторонних глаз густыми зарослями шиповереска и сливочных колючек, упали первые солнечные лучи. Долина Вейфов медленно пробуждалась ото сна. Уже всё было готово к действу.

Извилистые дорожки с вечера были посыпаны гравием, водопады и пруды поражали своей чистотой, за ночь появились новые декоративные каменные горки, и чьи-то бережные руки аккуратно постригли вечнозелёные деревья. В центре живописного сада расположилась круглая свежевыкошенная лужайка, посреди неё стояла древняя полянная ива, её длинные ветви напоминали серебристый занавес.

Хранительница Задумчивого Сада Канкарессе Молчаливая стояла под ивой, сплетя в замок свои паукообразные пальцы. Мерцающая одежда свободно ниспадала с её хрупких плеч.

Они уже близко, это она могла сказать наверняка. Её тонкие длинные уши затрепетали. Она слышала их — всех тех, кого вызвали на церемонию Расплаты, и других, которые сами изъявили желание прийти.

Вейфы, помощники Канкарессе, уже сейчас помогали всем жаждущим пройти через колючий лабиринт, защищавший долину от звуков внешнего мира. Хранительница ощутила благоговейный страх своих гостей, когда деревья расступились и пропустили их п Задумчивый Сад, где уже ждали самые различные вейфы — призрачные и сумеречные, крылатые и ночные. Один за другим стали они выходить на свет из тернистой тени.

— Добро пожаловать, — прозвучал умиротворяющий голос Канкарессе, обращавшейся к приглашённым свидетелям.

Они разошлись по саду, выбрав местечко по вкусу. Кто-то остановился у прозрачного пруда, кто-то присел под раскидистые ветви серебристой ивы, кто-то задумчиво расхаживал но хрустящему гравию. Хор беспорядочных мыслей прибывших звучал в голове у Канкарессе.

Загадочно улыбнувшись одними уголками рта, Хранительница вышла из тени полянной ивы и обвела взглядом переполненный сад. Обычно здесь бывали один-два глыботрога, изливавших гнев в чистую воду, либо грустный гоблин-сиропщик, доверявший свою печаль тропинке. Но в такие дни, как сегодня, в Долину Вейфов стекалась чуть ли не вся Вольная Пустошь.

Канкарессе вслушалась в мысли явившихся на суд граждан. У одних это были тяжёлые думы, полные ярости и упрёков, у других — думы печальные, полные тепла и сострадания, но большинство стеклось сюда из праздного любопытства. Канкарессе, как всегда, доверилась своему дару и сконцентрировала внимание на самых сильных, самых ярких эмоциях.