Волна. Рассказы

Глядя на него, я меланхолично размышлял о том, какими узкими тропками бродит безумие по нехоженым дебрям наших непутевых голов…

В сущности, я сам игрок, и все мы игроки, и жизнь — игра, и сводила она меня уж с такими знатными игроками, что дух захватывало! — но ни один из них не обладал способностью проигрывать столь математично.

В тех кипела страсть, порождавшая хаос желаний, неопределенность стремлений, жадность и помутнение разума.

Вот, например, Зяма Флейшман.

В три приема продув половину четырехкомнатной на “Аэропорте”, он подался в страну обетованную. Со свойственной ему горячностью ставя на все подряд — то на дружбу, то на журналистику, то на казенные гранты, то на издание русскоязычной газеты, — просыпал остатки. Последние крохи безумец вложил в скважину, которая, по мысли организаторов этой отъявленной панамы, должна была озолотить акционеров.

Когда до проектного горизонта оставались считаные метры, Зяма зачем-то приехал в Москву, поселился у меня и взял неприятную манеру накручивать цифры телефонных счетов поминутными звонками в Израиль с единственной целью: осведомиться о цене акций.

На мой взгляд, он мог бы не обременять брокера столь назойливым вниманием: понятно, что если подход к финишу ознаменован отсутствием даже следов нефтепроявлений, с каждым сантиметром проходки акции должны дешеветь примерно вдвое.

Я напомнил, что с самого начала, исходя из геологических предпосылок, советовал продать бумаги этого нелепого предприятия, — тем более, что при начале бурения они по непонятным мне причинам несколько поднялись, давая ему шанс немного заработать.

Зяма смотрел на меня, хитро сощурившись и кивая с таким видом, будто раскусил политику, внешне приветливую, но по сути нацеленную на обман и угнетение еврейского народа.

Я удивился не тому, что в конце концов брокер сообщил о достижении проектной глубины и об отсутствии на этой глубине хоть каких-либо следов нефти. Меня поразило, что и теперь акции продолжали чего-то стоить. Пусть и исчезающе мало — но все же приходилось заключить, что были психи и почище Зямы: ведь кто-то покупал эту макулатуру после обрушения последних надежд!..

Положив трубку, Зяма криво улыбнулся и развел руками.

Я не знал, чем его утешить.

— Да ладно, — твердо сказал он. — Ничего.

Нельзя было не позавидовать его мужеству.

— Я на этот случай подстраховался, — и, достав из заднего кармана, он с хитрой миной предъявил мне толстую пачку билетов “МММ”.

Нет, Голубец был не таков.

Как-то раз он, зайдя ко мне, принялся рассеянно разглядывать книжные полки.

— Неужели почитать что-нибудь собрался? — съязвил я. — Ты буквы-то помнишь?

— Некоторые, — бесстрастно отозвался Голубец, елозя пальцем по корешкам. — А что почитать-то?

— Не знаю… да хотя бы, например…

И я брякнул первое, что пришло в голову.

Голубец фыркнул:

– “Граф Бисер”! Ха-ха. Ты еще “Графа Монте-Кристо” предложи…

— Во-первых, — сказал я, — почему-то мне кажется, что в числе тех трех или пяти книжек, о которые ты спотыкался на жизненном пути, “Графа Монте-Кристо” не было. Во-вторых, слушай ухом, а не брюхом. Какой еще к дьяволу “Граф Бисер”! “Игра в бисер”! — вот что я сказал!

— Что? — переспросил Голубец, завороженно поворачиваясь ко мне. — Ты говоришь — “Игра в бисер”?

Он нежно улыбнулся, и глаза его затуманились.

Волна

Полно, полно, почтеннейший! Не жалуйтесь так! Разве сами вы не были только что в Атлантиде?..

Э. Т. А. Гофман, «Золотой горшок»

Впервые это застало Виктора Сергеевича в кинотеатре.

Уже скользили финальные титры. Он сцепил ладони и потянулся, сладостно жмурясь.

Тут-то и шарахнуло.

Раздался треск — или, точнее, сжатый в мгновенное звучание гул: такой, что воспринимается не ушными перепонками, а всем существом, всеми жилками организма.

Одновременно здание кинотеатра ухнуло метра на три: провалилось — и, каким-то чудом удержавшись от дальнейшего падения, снова застыло, почти не накренившись.

Обрушение произошло так неожиданно и быстро, что когда он конвульсивно схватил за локоть своего приятеля, сидевшего в соседнем кресле, все уже кончилось.

Тот удивленно повернул голову:

— Что ты?

Виктор Сергеевич оглянулся.

Лампы разгорались в полную силу, и окружающее выглядело именно так, как и должен выглядеть полный кинозал сразу после окончания заурядного сеанса: хлопали сиденья, два тесных рукава человеческой реки тянулись к широко распахнутым дверям справа и слева, кто-то еще сидел, одурело озираясь и, вероятно, не находя в себе мужества вернуться в мир реальности.

Публика мирно гомонила, и было очевидно, что никто не обратил внимания на случившееся.

— Просело что-то, — неуверенно сказал Виктор Сергеевич. — Слышал?

Товарищ не понял, что он бормочет, отмахнулся — мол, давай выберемся, потом скажешь. И двинулся к проходу.

Но когда вышли на солнечный свет, Виктор Сергеевич счел за лучшее разговора не заводить.