«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

— Я вошел в комнату, Курта нигде не было, более того, я заметил, что в нашей комнате никто не жил несколько дней, такой в ней был холодный, нежилой дух. Первым моим страхом было, что mein Kumpel Kurt был отправлен в лагерь для военнопленных, и нам не дали даже попрощаться с ним. Естественно, я обратился с вопросами о судьбе приятеля к майору Петрову, и тот сказал мне буквально следующее: «Этому фашисту давно пора укоротить его длинный язык, чтобы поменьше занимался тут вражеской пропагандой». Но если в отношении Кетлера я вполне согласился бы с формулировкой майора, то тут я начал горячо возражать: «Да что же он такого говорил?»

— А ты не помнишь, что вы обсуждали под навесом?! — саркастически усмехнулся Петров. — Твой обер-фельдфебель Хансен сначала сам вместе с другими гитлеровскими стервятниками бомбил ваш родной город, а потом имел наглость, глядя тебе и Шаламову в глаза, утверждать, что бомбы на город упали случайно!

— Но, господин майор, Хансен не мог бомбить Грозный, его сюда просто не посылали!

— Это он в плену так сказал, в плену вы все прикидываетесь невинными овечками. Вообще я смотрю, ты тоже хочешь к нему на гауптвахту? Я могу это устроить! И надо разобраться, чем ты сам занимался до плена, в каких именно диверсиях принимал участие.

Ну, как прикажете разговаривать с таким человеком, разве ему можно что-то доказать?! Здраво рассудив, что продолжением спора я вряд ли помогу приятелю, но зато здорово наврежу себе, я счел за лучшее извиниться перед Петровым и торжественно заверить его, что все осознал и больше не буду поддаваться на нацистскую пропаганду. Тем более что самое главное я узнал: Курт не отправлен в лагерь, слава богу, он здесь, в крепости. Но когда я представил себе мрачный каменный мешок гарнизонной гауптвахты, насквозь промороженный в такую погоду, мне стало по-настоящему жутко. Там же можно если не замерзнуть насмерть, то уж точно на всю оставшуюся жизнь отморозить себе почки. Но кому пожалуешься? Лагодинский снова уехал в Москву на несколько дней, и самый старший по званию из оставшихся в крепости сам майор Петров.

У меня созрела мысль хотя бы навестить моего друга и принести ему что-нибудь из еды, ведь русский сказал, что посадил Хансена на хлеб и воду. Я обязательно должен сходить к нему, ведь Хансен не побоялся в свое время навестить меня на гауптвахте, когда я сидел там по приказу ревнивого Чермоева.

Итак, я запасся едой для моего друга, но идти туда надо было тайно, ночью, и лучше не одному; с тем, чтобы второй, если понадобится, смог отвлечь часового. Дело в том, что гауптвахта являлась как бы пристройкой к большому, сложенному из базальтовых глыб строению, где располагался оружейный склад, и, как правило, их охранял один человек. Как я знал, в ту ночь должен был дежурить рядовой Саакян, общительный низкорослый солдат-армянин. У нас с ним были неплохие отношения, и я был уверен, что даже в самом худшем случае проблемы вряд ли возникнут. Сначала я предложил Димперу пойти со мной, но в том, видимо, вовсю взыграла его русская кровь.

— А Петров по-своему прав, — заявил Крис, поджав губы. — Хансен сам нарвался из-за своего длинного языка. Знаешь, как говорили у нас в поселке своим детям немецкие матери: «Молчи, а то накличешь беду!»

— А большевики говорят, что тут, в СССР, свобода, — ляпнул я.

Крис только рукой махнул:

— Знаешь, в 37–38-х годах сколько наших из российских немцев было посажено в лагеря или приговорено к расстрелу за антисоветскую пропаганду? А уж с началом войны всех поголовно объявили фашистскими шпионами.

Тогда я попросил Гюнтера, наш alter Kampfer (старший), поворчав для порядка, согласился. И вот часа в два ночи мы вылезли из окна и по крышам добрались до самой гауптвахты.

Затаившись за трубой, мы с фельдфебелем наблюдали за красноармейцем, с винтовкой за спиной обходящим обширное строение вокруг.

«Вот Heimkriger (тюфяк), — подумал я. — Тоже мне охранник. Да его любой диверсант шутя снимет, мальчик даже пикнуть не успеет».

Я приготовился спуститься, как только Саакян завернет за угол и не сможет видеть меня, но вдруг заметил два вынырнувших из тени силуэта с горскими кинжалами в руках. Один из них остался у двери склада, другой крадучись двинулся за часовым. Я жестом показал на них камераду, он дал знак, что тоже заметил.