«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

И мы сцепляемся в смертельной схватке! Мы оба знаем, что живым из этого боя может выйти только кто-то один. Яростно вцепившись друг в друга, мы с рычанием катаемся по земле. Противник не выше меня ростом, но старше и коренастее, его руки длинны, как у гориллы, и сильны, как стальные тиски. Схватив меня за волосы, он начинает неистово бить меня головой оземь. Изловчившись, я ударом шипованного ботинка в живот отбрасываю его в сторону; враг, кряхтя, поднимается, в его руке возникает длинный нож. Делая им обманные движения в воздухе, нацист на полусогнутых ногах кружится вокруг меня.

Вот где пригодились ваши восточные боевые искусства, майор Петров! Распластавшись в прыжке, ногой вышибаю клинок из его руки; кувыркнувшись в воздухе, прекрасно отцентрованный нож втыкается на пол-лезвия в землю и стоит, подрагивая, метрах в трех от нас. Оба мы наперегонки кидаемся за оружием; нацист, к сожалению, стоял ближе, и приз достается ему. Яростно оскалив зубы, враг пытается достать ножом до моего тела, я перехватываю его руку, выворачиваю, и его собственный нож втыкается в его собственное горло. Эсэсман хрипит, его рот распяливается в жутком крике, а из его шеи фонтаном хлещет кровь. Зажав горло скрюченными пальцами, он в предсмертной судороге бьется по земле. Выстрел в упор из Серегиного автомата прекращает его мучения.

Я сижу на коленях рядом с трупом, из моих дрожащих рук друг вынимает окровавленный эсэсовский кинжал.

— Надо же, «Meine Ehre Heißt Treue!» (Моя честь зовется верность), — комментирует он надпись на лезвии. — Какая у такой падали может быть честь? А ты молодец, такого матерого фашиста завалил.

Господи! Мне хочется выть, выть в безысходном отчаянии, как волк на луну! Господи, я ненавидел этого нациста, я знал, что он бы безжалостно убил меня, если бы смог взять верх. Тогда почему же у меня такое смятение на душе?! Может, потому, что мне в первый раз в жизни пришлось убить человека ножом, и я весь залит человеческой кровью? Господи, человека ли?! Ведь это именно по его приказу убивали Славика? Господи, я отомстил за моего бедного русского друга! Я прав, я тысячу раз прав.

— Собаке собачья смерть! — заключает Нестеренко и, взяв меня за руку, уводит от трупа.

Меня всего трясет: и от нервных переживаний, и от холода — на мне насквозь промокшее после купания в реке обмундирование. Товарищи спешно раскладывают костер, Серега раздевает меня и, не жалея спирта из своей фляги, растирает мое тело жесткой рукавицей. Потом почти насильно вливает мне в горло остатки огненного пойла: «Это поможет тебе побыстрее успокоиться и не простудиться!» Снимает с себя теплый свитер, остальные товарищи тоже делятся своими вещами, и вот я одет и согрет не только теплом их вещей, но и теплом их искренней заботы обо мне.

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Одного из тяжелораненых врагов нашим удалось захватить в плен, вот он сидит, привалившись спиной к дереву, Петров наскоро перевязал его раны и теперь готовится допросить его.

Пленный явно не немец: бритая голова, курчавая темная бородка. Игнорируя нас, антрацитовые глаза впиваются в Асланбека.

— Чермоев! — как змея шипит он. — Сколько лет я мечтал воткнуть кинжал в твое поганое сердце! Отомстить наконец за то, что после революции ты и твои дружки оскорбили и унизили наш древний род, отобрали у нас все богатства!

— Поверь, Рамзан, я не менее рад нашей встрече, — с леденящей душу любезностью отзывается наш чеченский друг. — А богатство принадлежит народу.

— Вместе с кяфирами оскверняешь наши горы, преследуешь честных мусульман?

— А кто здесь честный мусульманин? Не вижу таких, — картинно вертит головой капитан. — А кяфиры вроде с тобой вместе на парашютах с неба спустились?

— Ты и твои дружки продались Советам за чины и паек. Вы помогаете русским грабить вайнахов.

— Зато не грабим на большой дороге, как ваши бандиты.

— Ты предал свой народ! Опозорил своих предков!

О, прямо как беседа Пауля с Менцелем, только окрашенная в кавказский колорит и поэтому более живописная. А по сути, тот же диалог двух глухих. Наконец Петрову это надоедает, и он требует:

— Аслан, давай ближе к теме допроса. Нам желательно знать их планы и маршрут.

Но бандит не унимается, видно, ему хочется побольнее поддеть своего старого врага.

— И твоя сестра позорит честь женщины-горянки! — продолжает он.

— Что вы сделали с ней?! Отвечай, или я тебя зарежу как шакала! — рванулся к кинжалу Аслан.

— Твоя Лайсат была у меня в руках, в полной моей власти, — злобно расхохотался бандит. — Именно увидев ее с парнем, выдававшим себя за немецкого радиста, я заподозрил подмену. Я знал, что она комсомолка и твоя сестра. Она пыталась сопротивляться, но наши схватили их обоих.

— Клянусь могилой своего отца, я поганой твоей кровью смою позор со своего рода! — Аслан уже почти не в состоянии сдерживаться.

— Парни Гольдвица хотели позабавиться с ней, а потом убить. Но я не позволил. Все-таки она горянка. Я сказал, что она пригодится нам в качестве заложницы.

— Правда?! И на каких условиях?