«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

— Вам трудно понять, — вздохнула мама. — Они европейцы, христиане, они немного иные. Ваши дети по-другому воспитаны, более закаленные, что ли, они тверже воспринимают жестокие стороны жизни. Я знаю Павлика, он крольчонка не мог убить.

— Вот и я говорю, что ваши Павлик и Кристиан сопливые трусы. Поэтому немцы проиграют войну.

— Асланбек, смелость и жестокость — разные вещи.

— Таисия Семеновна, нам надо идти. Гроне, где ты там шляешься? Не забывай, что ты в плену, а не у тещи на блинах!

— Сережа, Павлик, не забудьте свитера. Ночью в горах очень холодно, — крикнула нам на прощание мама Нестеренко.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Тетя Тося дала нам с Серегой два теплых свитера из козьей шерсти. Я помню, она всегда любила вязать и даже научила мою мать. Серегин свитер немного поношен, а мой меньшего размера и совсем новый. Он мне чуть широковат, но длина и рукава впору. «Господи, она же его для Семы вязала», — соображаю я. Но он погиб, ни разу не надев его. Прислоняю пушистую шерсть к лицу. Вы не представляете, что значил для меня Семка! Как у Пушкина, «мой первый друг, мой друг бесценный». Мы делили пополам все радости и горести, все детские тайны и секреты. Мы ни разу ни ссорились, но всегда заступались друг за дружку в драке с чужими мальчишками. Часто мы говорили посторонним, будто мы братья, и, представьте, нам верили. Мы были достаточно похожи внешне, Семен был намного светлее Сергея, этакий светлоглазый шатен.

Я сильно тосковал по Нестеренко, когда уехал в Германию. Среди немецких мальчишек у меня никогда больше не было такого друга. Даже сейчас ребята из нашей четверки все-таки немного не то. Я их очень люблю, я жизнью за них готов был рисковать, но Сема…

ЧАСТЬ 4

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Через рацию Пауля идет активная передача дезинформации для фашистского командования. Передаваемые материалы изготавливаются на самом высоком уровне, санкцию на передачу информации, кажется, дает сам Берия. Тексты радиограмм разрабатываются контрразведкой совместно с Генштабом Красной Армии, а особенно важные — даже со Ставкой Верховного Главнокомандования. Причем на 10–15 % эти сведения правдивы (иначе не вызовут доверия). Но что-то абвер все-таки беспокоит. Приходит указание «Немедленно новый шифровальный лозунг из 31 буквы: имя командира из «Бергмана», кличка его собаки, фамилия секретарши и девичья фамилия жены Шмеккера. Ну, фамилию своего начальника они на допросах нам назвали — доктор Оберлендер. Это был кадровый офицер разведки и крупный специалист по восточным вопросам, а звали его Теодор. Кличка собаки и фамилия секретарши тоже особого затруднения не вызвала. Но вот как звали в девичестве фрау Шмеккер, фрицы усиленно вспоминали всей группой. Четко помнят, что оберштурмфюрер частенько ругал своих тестя с тещей за жадность: якобы он женился на их толстухе Эльзе только ради богатого приданого, а пивной заводишко обанкротился в первый же год. Вспоминают почти как «лошадиную фамилию» по Чехову: то ли Зильберштейн, то ли Зильберштайн, то ли Зальдерштайн. После долгих споров останавливаются на втором варианте. Вроде прокатило!

Одно странно, наших фрицев абвер никак не информировал о высадке следующего десанта. Нашими постами ВНОС (службы войск наблюдения, оповещения и связи) было зафиксировано появление над Галашкинским районом вражеского транспортного самолета. Срочно вызванные с ассинского аэродрома истребители зажали «Юнкерс-52» в клещи и принудили к посадке. Экипаж самолета оказал вооруженное сопротивление прибывшим на место посадки чекистам, а затем немцы подожгли самолет. Почти все летчики были убиты, а тяжело раненный стрелок-радист был взят в плен.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Посреди ночи меня неожиданно подняли с постели.

— Что случилось? — быстро одеваясь, спросил я у конвоира.

— Придешь, узнаешь, — неопределенно буркнул он.

Как ни странно, идем не в штаб, а в госпиталь. Нас встречает печально знакомый мне старший лейтенант Джапаридзе: «Будешь переводчиком! Надо срочно допросить пленного летчика!» Вот это новость! Участвовать в допросе, да еще в паре с таким, как Гия! Он и сам сознает своеобразие момента и ухмыляется.

Захваченный летчик лежит в отдельной маленькой комнатушке: это молодой худощавый парень не старше меня, с бледным от пережитых страданий лицом, его голова и грудь наспех перевязаны, на бинтах запеклась кровь.

— Спроси, где они выбросили десант и сколько человек, — командует старлей.

Склоняюсь к раненому и повторяю вопрос по-немецки.

— Я не знаю. Я только бортрадист. Командир знал, — чувствуется, что парню трудно говорить, голос еле слышен от слабости, на лбу выступили капли холодного пота.

— Что он сказал?

— Он не знает.

— Не знает или не хочет говорить?! — кулаки Джапаридзе угрожающе сжались. — Я умею развязывать языки!

Господи, неужели он посмеет бить раненого!

— Он в самом деле не знает. В его обязанности не входит прокладка курса, — мой голос дрогнул. — Пожалуйста, не бейте его, он и так едва жив!