«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Потом я думал, что упрямство остальных ребят было обусловлено влиянием Гюнтера, который казался мне воплощением настоящего фашистского вояки. Он и выглядел почти так, как их наши на плакатах рисуют: высоченный нордический блондин с угловатыми чертами лица и холодными стальными глазами. Шрам через всю левую половину лица только добавлял ощущение жестокости всего его внешнего облика. Гюнтер первые дни вообще отказывался общаться с нами, только презрительно вскидывал на допрашивающих свой тяжелый, как тонна свинца, взгляд.

— При чем тут Гюнтер! — отмахнулся Пауль. — У меня своя голова на плечах есть! Серега, я не виноват, что моя страна воюет с твоей. Может быть, я в Душе не одобряю некоторые действия нашего командования. Но родину, как и родителей, не выбирают. Меня призвали в армию, и я должен был выполнять свой воинский долг, я солдат, я давал присягу. Сергей, постарайся понять наконец, я не фашист, но я немец. Я не могу стать предателем, не могу вредить своей Родине.

А я русский! И меня беспокоит судьба моего родного края — сегодня на рассвете танковые соединения фон Клейста форсировали реку Терек в районе Моздока и развернулись для атаки на склон Терского хребта. До этого они почти целый месяц пытались перейти в наступление то у станицы Луговской, то у Мундар-Юрта; их передовые полки, как кровожадные волки, рыскали по левому берегу буйного Терека, пытаясь перебраться на южный. Истекая кровью в неравном бою, наши из последних сил сдерживали наступление фашистов. Бронированный кулак немцев был усилен дивизией СС «Викинг» и полком «Бранденбург». Прикрываясь густым туманом, противник загрузил заранее сцепленные понтоны танками и пехотой и развернул их по течению реки во время артподготовки. Буквально за десять минут снаряды гитлеровцев в щепки разнесли рощу, укрывавшую наши позиции. Затем вражеские автоматчики, словно клыки хищного зверя, вцепились в южный берег, наши атаковали с флангов, пытаясь любой ценой удержать их.

Над моей родной Чечено-Ингушетией нависла угроза фашистской оккупации: по дорогам потянулась бесконечная череда беженцев: кто на арбах и фургонах, кто пешком, изможденные дальней дорогой и ночевками под открытым небом. Люди нарочно шли не по открытым дорогам вдоль Сунженского хребта, они боялись налетов фашистской авиации. Жители казачьих станиц, чеченских и ингушских аулов встречали их, приглашали в дома поесть и отдохнуть, а сами с тревогой думали: не придется ли и им самим уходить в горы? На внеочередном заседании бюро райкома был отдан приказ перегонять на высокогорные альпийские пастбища колхозный скот, в партийных организациях спешно создавались списки будущих партизанских отрядов.

— А что! — хорохорились аульские и станичные старожилы, служившие в Гражданскую под начальством Кирова и Орджоникидзе, дравшиеся на этой земле с белогвардейцами Деникина и Бичерахова. — Наши кинжалы проведут кровавый след по вражеской груди! Не затупились еще дедовские шашки, рубившие головы басурман под Шипкой и Плевной!

— Фашистские танки в горы не пройдут, — вторили им с комсомольским задором совсем юные мальчишки. — А мы будем драться, как барсы!

Рассказывает рядовой Гроне:

— Желания играть в «добрячков» у чекистов хватило ровно на четыре дня. Им срочно нужно было заставить меня сесть за рацию, прервавшаяся на несколько дней связь с нашей группой неминуемо должна была возбудить подозрения у абвера, то есть каждый день задержки уменьшал шансы на успех радиоигры. Собственно, по постепенно меняющемуся тону бесед я чувствовал, что терпение Чермоева скоро лопнет, — и не ошибся. Капитан сорвался на крик; он орал, что достаточно насмотрелся на мои выходки, что чертовых фрицев бесполезно пытаться переубедить по-хорошему, но у него найдется способ сломить мое упрямство.

Следующую ночь по его приказу мне предстояло провести в подвале. Ночи в горах даже летом холодные, лечь на ледяной каменный пол не было никакой возможности, вдобавок целый день меня не кормили. Посреди следующей ночи Сергей в качестве конвоира вновь повел меня к Чермоеву.

Я стоял перед ними, измученный отсутствием сна, голодный и злой, а капитан, присев на край стола, с издевкой разглядывал меня в упор, не говоря ни слова; затем медленно встал, подошел ближе и взял меня за подбородок.

— Ну что, надеюсь, ты готов сесть за рацию? — вкрадчивым голосом поинтересовался он.

— Я все равно не знаю шифра, я только радист, — как можно правдоподобнее повторил я свою версию.

В ту же минуту сильный удар кулаком в лицо сшиб меня на пол.

— Мне надоело твое вранье! — гаркнул Чермоев.

— Но это правда! — настаивал на своем я. Так мне велел вести себя Гюнтер: постараться уверить русских, что только командир группы знал шифр и составлял радиограммы; я же, как радист, только передавал непонятный для себя порядок цифр. Но русские не приняли нашу выдумку на веру.

— Не понимаешь по-хорошему, буду действовать по-плохому! — угрожающе сказал капитан и… началось!