«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

А вот следующая встреча отнюдь не порадовала меня. Хотя надо же, в плену я встретил своего старого знакомого! Не зря гласит русская поговорка: «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся». Переводчик подошел к нам и… я узнал шарфюрера Хешке. Он тоже узнал меня, но особой радости на его лице я не увидел.

— Гроне, попробуй только вякнуть что-либо о моем прошлом, — прошипел он мне в лицо и сразу отошел.

— Это тот самый Рудольф Хешке, что ты рассказывал? — изумился Курт. — А здесь он антифашистом заделался.

— Он заделался коммунистом мгновенно, как только русские наставили на него пистолет, — язвительно улыбнулся я, — но мне не верится в его перерождение.

Я оказался прав, подлая натура Хешке ничуть не изменилась! Я отлично помнил, как в гитлерюгенде он подмазывался к цугфюрерам и всюду трещал о своей преданности идеям национал-социализма и горячей любви к фюреру. Теперь этот подхалим круто развернул свои убеждения на 180 градусов и активно хаял проклятого Гитлера и его армию. Медичка Тоня говорила, что Рудольф объявил себя пострадавшим от гестаповских репрессий коммунистом и даже заделался наполовину евреем! И это наш шарфюрер — ярый нацист, который раньше на всех перекрестках орал, что презренных юде надо всех отправить в газовые камеры!

Помощник коменданта лагеря (настоящий еврей) проникся к новоявленному собрату по крови живейшим сочувствием и даже начал учить бывшего нациста еврейским молитвам. Они вместе соблюдали шаббат (у бессовестного Хешке хватило на это подхалимажа!).

Однажды я не выдержал и поинтересовался, скоро ли Руди будет делать обрезание, как истинный иудей?!

— Это тебе давно надо язык обрезать, ты неисправимый нацист! — парировал шарфюрер.

— Не так давно ты обругал меня коммунистом. Как быстро меняется твой лексикон! — расхохотался я ему в лицо.

Но, собственно, даже не подхалимаж был самым неприятным в Хешке. Дело в том, что он работал на кухне, втерся в доверие к поварихе и помогал ей воровать продукты из скудного котла военнопленных (разумеется, при этом получая свою долю!). Ребята буквально пухли от голода, теряли зубы от цинги, а кухонная бригада вместе с Хешке жировала за наш счет. Располневшая, как свиное рыло, морда Рудольфа выглядела очень странно на фоне осунувшихся лиц наших товарищей и их ввалившихся щек. Жаловаться на него коменданту было абсолютно бесполезно: старый еврей любил Хешке не только как «собрата по вере», но и как ценного стукача. Ежедневно Руди наушничал коменданту о разговорах и настроениях военнопленных, и после его докладов не один из немцев имел неприятное знакомство с карцером.

Всякому терпению приходит конец, и как-то после вечерней проверки камерады поймали шарфюрера, накрыли одеялом и хорошенько отметелили! Хешке был свято уверен, что организатором был я, и нажаловался коменданту (подав избиение как антисемитскую акцию нацистов). В этом он был неправ! Если бы я считал нужным начистить ему морду, то сделал бы это в открытом бою один на один. Я и хотел сделать это, мои кулаки давно чесались, но Курт отговорил меня, приведя что-то вроде русской поговорки про некую субстанцию, которую не стоит трогать, пока она не воняет.

Впрочем, все это было потом, уже в начале лета, когда ребята уже почти оклемались после перенесенных в Сталинградском котле мучений. Но видели бы вы, какими эти парни прибыли в наш лагерь!

Конвоиры открыли двери теплушек и… мы увидели живых мертвецов. Иначе никак нельзя было назвать эти обтянутые кожей живые скелеты с потухшими глазами и ввалившимися щеками, с пятнами обморожений и шатающимися от цинги зубами. Кое-как они вываливались на перрон, мы подхватывали их под руки. Жуткая вонь, запах болезни и отчаяния, а еще… вши! Серые насекомые кишели у них даже на бровях, ползали по грязному тряпью, которыми пленные были обмотаны поверх вермахтовских шинелей. Хешке брезгливо поморщился и попытался отступить в сторонку, но я настоял, чтобы он тоже помогал нам.

Впрочем, помимо этих ходячих мертвецов в вагоне было полно настоящих трупов, за время следования эшелона в дороге умерли несколько человек, и их тоже надо было выгружать.

— Давай-давай, быстрей, — покрикивали конвоиры.

Один из нас брал мертвеца под мышки, другой за ноги, трупы до предела истощенных людей почему-то были страшно тяжелые (а ведь казалось, чего там: кожа до кости). И еще они гремели, как дрова, когда мы их сваливали на землю.

А потом начался пеший марш в лагерь. Собственно, там было недалеко, всего километра три-четыре: любой из шедших в колонне солдат на учениях шутя пробегал это расстояние за полчаса, но не теперь! Теперь колонна измученных военнопленных тащилась со скоростью похоронной процессии; люди еле передвигали ноги в изодранной, подвязанной веревками обуви, поскальзывались и падали на обледенелой дороге.

Хешке бегал вдоль строя, как овчарка, он орал и даже пинал ногами упавших. Клянусь, ни один из русских конвоиров не вел себя так ожесточенно!