Волкодав

И опять прервался сон, забредший в слишком жуткий тупик. Только на сей раз кнесинка проснулась. Она не вскочила с криком, пугая служанок. Просто ощутила, что нет никаких скал, никакого моста, а есть только подушка и одеяло. И между расшитыми занавесями заглядывает весёлый утренний луч.

Первым движением девушки было перевернуться на другой бок и с облегчением погрузиться в блаженную дрёму. Так она и поступила: натянула одеяло повыше и не стала раскрывать глаза. Но час был уже не особенно ранний, молодое тело успело достаточно отдохнуть и больше не нуждалось в покое. Зато сновидение, только что посетившее кнесинку, ещё плавало у самой поверхности, не успев окончательно погрузиться в забвение.

Волкодав, подумала она, и глаза открылись сами собой. Я его не бросила. Меня… унесло. А он, наверное, погиб.

Ей стало страшно. Когда случается увидеть во сне кого-то из близких, потом, наяву, ощущаешь к нему особенное родство.

С ним что-то случилось ночью. Его убили, и я это почувствовала…

Кнесинка, задохнувшись, села и спустила ноги на холодный глиняный пол, нащупывая на груди оберег. Подумаешь, сон. То есть, конечно, бывают вещие сны. О которых сто лет потом вспоминают. Потому что и снятся они раз в сто лет. Одному человеку из тысячи. Да кто сказал, что именно этот сон – обязательно в руку?..

Елень Глуздовна встала, схватила широкий плащ, набросила его поверх просторной рубахи, в которой спала, и отодвинула занавесь.

В прихожем покое уже не было никого из служанок, только на пороге сидела и умывалась большая полосатая кошка. Дальше виднелся залитый солнцем двор, и во дворе кнесинка сразу увидела Волкодава.

Её телохранитель играл со своим крылатым любимцем. Он высоко подбрасывал зверька на ладони, и тот переворачивался в воздухе несколько раз, а потом, не раскрывая крыльев, падал обратно. Мыш хорошо знал, что знакомая рука обязательно подхватит его, не дав коснуться земли.

Кнесинка прислонилась плечом к ободверине и стала смотреть на Волкодава. Откуда ей было знать, что эту игру они выдумали давным-давно, ещё когда Мыш не мог летать. Кнесинке вдруг вспомнилось, как она ездила на Светынь вдвоём с Волкодавом. И как её перепугал безобидный глухарь, взвившийся из-за куста. И как телохранитель мгновенно прижал её к земле, загораживая собой. А потом гладил по голове и что-то говорил, утешая, помогая развеять испуг…

Вот и теперь Елень Глуздовна смотрела на него и чувствовала, как уходит, подёргивается дымкой приснившееся сражение. Волкодав был здесь. С ней. Целый и невредимый. Случись что, и он подоспеет на помощь. Не плачь, скажет, государыня. Некого больше бояться. Да ведь и не случилось ничего.

Кнесинка была далеко не дурой и к тому же привыкла раздумывать о людских словах и поступках, доискиваясь причин. И ей было отлично известно, что это значит, если женщине хочется смотреть мужчине в глаза и встречать его взгляд. Заговаривать с ним и слушать его голос. Протягивать ему руку и ощущать ответное прикосновение. Например, когда он сажает её на коня. Или учит оборонять себя от врагов…

Как всё легко и просто, когда речь идёт о ком-то другом. Как легко давать другому умный совет. Разум советчика спокоен и ясен, чужие бури не смущают его. Зато как понятно со стороны чужое смятение, как очевидны в нём черты того общего, что роднит людей от начала мира и будет им присуще до скончания веков. Себя самого в эту общность включить гораздо трудней. Каждый живёт впервые, каждый сам для себя единствен и неповторим, и то, что с ним происходит, – особенное, не такое, как у всех остальных.

Кнесинке было всего семнадцать лет, и она ни разу ещё не влюблялась.

До недавнего времени…

Ей захотелось выйти наружу и заговорить с Волкодавом. Всё равно о чём. Но в это время во дворе появился один из людей Лучезара, и кнесинка, не слишком жаловавшая «брата», отступила за занавесь. Там её не было видно со двора.

Боярин Лучезар хорошо знал, кого посылать к Волкодаву. Во двор, притворив за собою калитку, вошёл смирный щупленький парень, по слабости здоровья никогда не посягавший на оружие. Лучезар держал его за бойкую грамотность. Сам боярин себя письмом и чтением не утруждал, хотя и умел. На его взгляд, перо и чернила были воину едва ли не неприличны.

– Господин… – кланяясь, робко проговорил паренёк. – Доброго утречка тебе, господин…