Волк в овчарне

А ничего особенного и не творилось, это всего лишь с заутрени вернулась Кларетта, оживленно кружа по келье и сбрасывая с себя верхнюю одежку. Я ожидал, когда же она отправится спать, потому что нет ничего хуже, когда тебя вырывают из первого сна; девица же вскочила не в свою, выстывшую, а в мою, нагретую постель и, все время повторяя с придыханием: "Сестренка, сестренка…", пыталась прижаться ко мне. Я отвернулся к ней спиной, полагая, будто бы слова послушницы следуют только лишь из правильно понятых обязанностей хозяйки. Только я ошибался. Кларетта ведь на прижиманиях не остановилась, а только мою ночнушку задрала и всем своим несколько полноватым тельцем прижалась к моей спине, так что я почувствовал и камушки затвердевших сосков и кустик лона, мохнатого словно дворцовые собачки, называемые мальтийцами. Ай как нехорошо! Бежать, не бежать…? А вдруг крику наделает? Из двоих зол я решил подчиниться свободному ходу событий.

Вскоре я почувствовал дыхание Кларетты у себя на шее, затем поцелуи в уши, которые у меня весьма чувствительны, наподобие листочков осины, после этого случилась завершившаяся удачей попытка перевернуть меня на другой бок. Все это сопровождалось текстом, ну из тебя, сестренка, и доска. После того похотливая девица добралась до Деросси-младшего, и если эта находка ее в чем-то и удивила, то никак этого по себе не показала. Всего лишь раз повторив слова "сестренка, сестренка", Кларетта умело ухватилась за горемыку, выполняя при этом движения, подобные лущению бобов.

Поскольку пахла она довольно приятно, и, благодаря темноте, о ее уродстве я мог только догадываться, тело мое начало поддаваться ее процедурам. Мой журавлик поднялся вверх словно подснежник с первым дыханием весны.

Все так же повторяя: "сестренка, сестренка", словно бы полностью игнорируя все доказательства моего мужского положения, девица опустилась ниже под простыней, чмокая губами словно медведь, добравшийся до медовых сотов, но, поскольку уж больно была нетерпелива, быстро покончила со смакованием, и, будто варварский всадник, оседлала меня охляпкой и галопом рванула в сумасшедшее путешествие, стуча своими босыми ступнями меня по бокам, с целью увеличения скорости и придания большей плавности скачке.

Из ее пузырящегося слюной рта исходили странные звуки: не то песни, не то плач, когда же я начал внимательнее в них вслушиваться, меня охватил ужас, так как я узнал в них набожные псалмы и литании, что – принимая во внимание обстоятельства, в которых они исполнялись – отдавало тяжкой профанацией. Другое дело, что, вполне возможно, юная монашка не знала иных текстов, более подходящих моменту. Но, она ведь могла и помолчать!...

Все более запыхавшиеся мы вышли – словно лошади на ипподроме – на последнюю прямую, и вместе с возгласом: в ее случае – Salve Regina!, в моем: всего лишь – уфф!, мы вместе пересекли линию финиша, после чего Кларетта погрузилась в мечтательное состояние, а я тут же и заснул.

Утром от монашки не осталось и следа. На простыне тоже не обнаружилось каких-либо известных признаков борьбы, что доказывало: либо все это мне всего лишь приснилось, либо же я не был первым скакуном, которого объезжала похотливая сестренка христова.

Встретились мы на завтраке в трапезной. Только она ничего по себе не дала узнать. Глазки были опущены книзу, ручки сложены, а легкий румянец на щечках можно было приписать утреннему свежему зефиру, дующему со стороны Альп. А потом она исчезла так быстро, что мы даже и не попрощались. Это я принял с облегчением. Дорога перед нами была еще долгая, il dottore спешил настолько сильно, что на отдых мы остановились лишь вечером, и тут оказалось, что в наших коврах оказался некий избыточный груз. Прибежали Магог с Гогом и, живо жестикулируя, разыграли для нас истинную пантомиму, в особенности же, карлик начал изображать движения, как будто бы желал кого-то кольнуть кинжалом.

Учитель приказал развернуть ковры, и вот тут, словно Клеопатра из драмы уже упомянутого ранее Шекспира, их них выпала Кларетта, уставшая, зато с усмешкой на лице.

- Господи, Боже мой, что синьорина здесь делает? – воскликнул я.

- С вами еду, - решительно заявила та. – Поскольку желаю, чтобы ты на мне женился.

У меня кровь от лица отлила, поскольку от мысли о женитьбе (тем более, с такой, как эта) я был весьма далек. Хуже всего, что я не знал, что и сказать. Минуту мы находились в этой неудобной ситуации, словно куклы-марионетки, у которых спутались шнурки. И тут отозвался il dottore:

- Должен опечалить вас, достойная синьорина, только Альфредо не может жениться…

- Так ведь он же не женщина!

- …а не может на тебе жениться, потому что он уже женат, и в родной Розеттине оставил законную супругу с ребенком на руках.

Благословенна будь, ложь моего Учителя!