Воля под наркозом

– Сергей Дмитриевич? – если бы я не видел сейчас Тарасова собственными глазами, в жизни не догадался бы, что этот елейный голосок может принадлежать ему. – Тарасов Эдуард Григорьевич беспокоит. Как самочувствие? Не помогают? Ай-я-яй! Все-таки придется дополнительно обследоваться, настоятельно рекомендую. Хорошо, что понимаете. В любой момент? Очень хорошо, кхе-кхе! Я консультировался с профессором… Помните, да? Так вот, он готов вас принять, как раз такими редкими случаями интересуется. Сегодня. Нет, только сегодня, завтра он на конференцию уезжает… Что вы говорите? Согласны? В семнадцать ноль-ноль. Нет, сами вы не найдете, я заеду за вами. Скажем, в половине четвертого. Да, далековато добираться. Вообще-то нет, лучше я к профессору раньше подъеду. Ну, конечно, не брошу, о чем разговор! За вами заедет мой ассистент. На улице? Замечательно. А одеты во что будете? Ага, ага. Ну что вы! О чем разговор? Это мой, так сказать, врачебный долг! Да, не прощаюсь.

Я зевнул, осторожно пошевелил ступнями ног. Тарасов положил трубку, вытер рукавом халата лоб, посмотрел на часы. Потом вынул пачку «Винстона», дрожащими руками вытянул одну сигарету. Руки его так тряслись, что сигарету он сломал, не донеся до рта. Мою сонливость как рукой сняло. Что это он так разнервничался? А может, не нервничает, а просто попивает втихаря?

Эдуард Григорьевич судорожно вздохнул, отбросил сломанную сигарету в сторону и снова поднял трубку.

– Это я, – сдавленно прохрипел он. – Пациент выразил готовность проконсультироваться. Будет ждать на Никитской, около своего дома, там еще магазин детской одежды внизу. Серый костюм в узкую полоску, белая рубашка. Кто? Я?! – Тарасов схватился за горло, лицо его приобрело окраску переспевшего помидора.

Как бы удар мужика не хватил, забеспокоился я и почесал шею. Вешалка, на которой висел щекотавший меня халат, звякнула. Ни я, ни тем более Тарасов не обратили на этот звук внимания.

– Зачем? Всегда же… Понятно, но… Нет, вот с этим не получилось. Да крутился там один… Нет, не наш, из терапии, кажется. Но я обязательно… – Видимо, очередная фраза неизвестного мне собеседника пролилась живительным бальзамом на лысую разгоряченную макушку Тарасова, он даже сделал несмелую попытку улыбнуться. – Хорошо. Пораньше, понял. Но…

Тарасов вздрогнул, отстранил трубку от уха и осторожно, словно это была бомба или гремучая змея, положил ее на телефонный аппарат.

Некоторое время он продолжал сидеть, тупо уставившись в одну точку. Я от всей души ему сопереживал из шкафа. Видно же, что у человека серьезные неприятности.

Неприятности психиатр переживал очень своеобразно: тер лысину, шею, промокал рукавом лоб, распотрошил еще парочку сигарет. Эти мероприятия, надо полагать, возымели хорошее действие. Пробормотав напоследок растерянное: «Но, зачем?..» Тарасов сунул основательно опустошенную пачку «Винстона» в карман и, пошатываясь, побрел из кабинета.

Я решил досчитать до тридцати – именно за такое время, по моему мнению, Тарасов должен был добраться до конца коридора, – а затем последовать за ним. Сейчас ему просто необходимо чье-нибудь дружеское участие. А между делом вдруг что-нибудь и поведает. Человека в его состоянии обычно так и тянет переложить часть своих бед на плечи другого, по себе знаю.

На цифре «девятнадцать» где-то за пределами кабинета послышалось отчетливое шуршание. «Двадцать», – упрямо сказал я в надежде, что это мыши. К сожалению, в клинике мыши не водились. Кроме того, они не роняют тяжелые предметы. С тоской в голосе я прошептал «двадцать один» и притянул поплотнее уже наполовину открытую дверцу шкафа.

Скрипнула дверь, но не входная, а та, что вела в смежную комнатку. Раздались приглушенные покрытием осторожные шаги, и около стола Тарасова нарисовался Колобок.

Я даже удивился не очень. Последнее время как-то привык видеть этих двоих одновременно. Если показывался один, значит, через некоторое время обязательно объявлялся и другой. Единственное, что меня удивило несказанно, так это способность Колобка прятаться. Я же заглядывал в комнатку, спрятаться там было совершенно негде. Разве что в холодильник. А что, Колобок маленький, вполне мог бы уместиться.

Тезка изучал стопку документов, небрежно сдвинутых Тарасовым на край стола. Что-то он, видать, обнаружил, потому что издал радостный возглас, тут же шикнул сам на себя, похлопал по нагрудному карману и вынул ручку. Листок бумаги Колобок вырвал из середины перекидного календаря.

Я постарался разглядеть, как выглядит документ в руке Колобка, чтобы потом тоже постараться его найти. Но сделать это было не так-то просто – Крутиков все время двигался, то и дело загораживая обзор. По следующему возгласу стало понятно, отчего Колобок нервничал – ручка наотрез отказалась писать. Он сунул ее обратно в карман, критически осмотрел стол в поисках чего-нибудь пишущего. Потом хмыкнул и отправил документ в карман вслед за ручкой. В следующее мгновение он уже был за дверью кабинета. Я и ойкнуть не успел.