Волгины

Бывший сельский учитель, скромный, со всеми вежливый, любивший пофилософствовать, он относился к строевым командирам боязливо и недоверчиво, а к некоторым кадровикам-службистам, огрубевшим в армейской обстановке, даже недружелюбно.

Глядя на Глагольева, на его не совсем военную, нескладную фигуру, на его высокий лоб мыслителя, на косо пристегнутую кобуру пистолета, на измятые погоны, Алексей думал: «Какой же он армейский офицер, этот Глагольев, что он может делать на войне?»

Но дела у Глагольева было много, и он отдавался ему со всей страстью. Никто не знал так людей, как он, не докладывал Алексею о них с таким знанием их деловых черт и характеров. И только при помощи Глагольева Алексей мог так быстро освоиться с новой для него обстановкой.

Все партийные и комсомольские организации батальонов, полков и тыловых хозяйственных подразделений представали перед Алексеем как знакомые, многолюдные семьи.

Чем ближе и подробнее Алексей знакомился со своими коммунистами и комсомольцами, тем больше убеждался, что перед ним сила, несокрушимая, призванная стать в предстоящих боях главным двигателем. Чем крепче, сплоченнее и чище станет партийное ядро, тем надежнее оборона, тем крепче, целеустремленнее будет удар по врагу. Эта мысль пронизывала каждый шаг Алексея.

Через два дня после обследования оборонительных рубежей Алексей и капитан Глагольев поехали в полки для проведения партийных собраний.

Зимние боевые успехи, а затем длительная передышка притупили у некоторых командиров остроту бдительности, вызвали проявление беспечности и излишней самоуверенности. Бывали случаи плохой маскировки огневых позиций и ослабления дисциплины. Для устранения этих недочетов на помощь командованию должны были прийти коммунисты и комсомольцы. Этому вопросу Алексей и решил посвятить партийные собрания в частях.

В полк Синегуба Алексей и капитан Глагольев приехали рано утром, «Эмку» они оставили в овраге, в березняке, а сами поднялись по крутой тропинке в заросли ольхи и дубняка, где располагались землянки штаба и агитаторов полка.

В кустах звенел утренний птичий хор. Неугомонные воробьи, синицы и пеночки хлопотали вокруг своих спрятанных в листве гнезд. Оттуда уже доносился отчаянный писк голодных птенцов.

Замполит полка, тучный и добродушный майор Соснин, сидел за стоявшим под кустами, у входа в землянку, столиком — без фуражки, в расстегнутой гимнастерке — и сыпал на стол хлебные крошки. Воробьи смело перепархивали с веток на стол, подобрав крошки, улетали.

— Символическая картина, — сказал Глагольев. — Советский офицер за кормлением пернатых…

Майор Соснин поздоровался с Алексеем и Глагольевым за руку, словно оправдываясь, ответил:

— Мое утреннее занятие, вроде физзарядки. Следствие фронтового затишья… Занятные пичужки, ей-богу. Приучил их, так они совсем не стесняются — садятся чуть ли не на голову. Вот поглядите, только немного отойдите от стола… С вами они еще недостаточно знакомы..

Соснин взял из котелка горсть крошек, высыпал на стол. Алексей и Глагольев, стоя под кустом, наблюдали. Воробьи мигом, как серые камешки, посыпались из нависавших над землянкой кустов на стол, стали клевать крошки.

— Наплевать им на войну, — вздохнул Глагольев.

— Ошибаетесь. Враги и у них есть… О ястребах забыли? — прищурился Соснин. — Тут их целые выводки. Однако прошу пожаловать в землянку.

— Спасибо. Мы здесь, на свежем воздухе… Вместе с воробьями…

Алексей опустился на складной стульчик.

— На какие часы назначили партсобрание?

— На восемнадцать ноль-ноль. — ответил Соснин. — Доклад строю на материале третьего батальона. Там есть случаи притупления бдительности.

— Что ж, начнем с третьего, — согласился Алексей. — Я хочу пройти туда. О сержанте Завьялове, будет идти речь? Что допустил сон часового на посту?

— О нем, товарищ подполковник. Хороший коммунист, храбрый боец и — вот… Такая неприятность… Чайку бы попили с нами, товарищ подполковник.

— Пил. Спасибо. В батальон я все-таки проеду.

— Могу предложить наших коняшек — вам и капитану. Тут, как выйдете из овражка, быстро полянку надо перескочить. Я тоже поеду с вами, — заявил Соснин.

— Нет, я сам. Не нужно большой группы. Не следует привлекать внимания противника. И вы, Глагольев, останьтесь, — приказал Алексей. — Я скоро вернусь.

Соснин и Глагольев переглянулись.

«Все — сам… Своими глазами все хочет видеть. Замполит батальона еще живет в нем», — подумал Соснин.

Алексей спустился в овражек, куда связной привел круглобокого конька с чрезмерно лохматой гривой.

— Гриву хотя бы подстригли, — пожурил связного Алексей и не совсем ловко вскочил в седло.

Маленький резвый конь играючи вынес Алексея из овражка. Навстречу блеснули такие острые солнечные лучи, что Алексей невольно зажмурился, на мгновение ослепленный. И вдруг он ощутил небывалую полноту радости и здоровья…