Волгины

— Кажется, папа приехал, — сказала Валя и побежала открывать дверь.

Когда она вернулась, Виктор, уже одетый, стоял посредине комнаты.

— Ты извини, но я должна… к папе приехал профессор Горбов.

— Да, да, пожалуйста, я ухожу… Прощай…

Он протянул руку.

Она с любопытством смотрела на него.

— Мы расстаемся друзьями, не правда ли? Я буду о тебе вспоминать. Ты — хороший… — Она приблизила к нему свое очень красивое, но холодное, точно фарфоровое, лицо. — Ну, пожелай же мне счастья. Помнишь, как в ту ночь… под Новый год. Ты так хорошо сказал тогда…

— Желаю тебе счастья, — сказал Виктор.

— Ведь ты еще приедешь? И мы встретимся и будем такими же друзьями?..

— Да, да, да… — торопливо отвечал Виктор.

— Ну, дай я тебя поцелую… — И она легонько, как бы снизойдя до этой милости, поцеловала Виктора в губы.

Проходя через гостиную, Виктор увидел отца Вали, лысого низенького человека с толстым животом, беседующего с высоким черноволосым мужчиной в отличном костюме и роговых очках. Виктор поклонился, но Якутов, увлеченный разговором, не ответил ему. Валя нетерпеливо кинулась к гостю, и Виктор увидел на лице ее неподдельную радость.

«Так вот оно что, а я-то думал…»

Выйдя из дома Якутовых, он долго стоял у подъезда, как бы приходя в себя после столь необычного расставанья, потом медленно побрел вдоль улицы, все больше удивляясь тому, как все это внезапно и просто кончилось.

«Ерундовина какая-то получилась… Эх, Витька, Витька! А ты ей всю душу выложил, — упрекнул он себя, испытывая горечь и как бы издеваясь над своей недавней влюбленностью. — Да что жалеть! Не одна звезда светит в небе…»

Ночью погода испортилась, повалил густой, мокрый снег. Утром пронзительный ветер подул с Азовского моря, пошел смешанный с острой игольчатой крупой дождь. Ледяной пупырчатой коркой он оседал на расчищенных, блестевших, как стекло, тротуарах, на стенах домов, на жалобно скрипевших и позванивающих ледяшками деревьях. Гололедица сковала улицы… На город надвинулась свинцовая хмарь, в домах и учреждениях днем зажигали электричество.

Виктор сходил в аэроклуб, простился со всеми знавшими его инструкторами и преподавателями и особо — с Федором Кузьмичом. Коробочкин и Виктор зашли в ресторан, выпили прощальную.

Поезд уходил в семь часов вечера. Александра Михайловна торопилась уложить в чемодан все, без чего, по ее мнению, невозможно было отправляться в дальний путь.

Она была убеждена, что запасы домашней провизии никогда не помешают и всегда заменят то недоваренное и недожаренное, чем кормят пассажиров в дороге. Несмотря на протесты Виктора, было уже уложено столько слоеных пирожков, ватрушек, жареных кур, яиц, баночек с вареньем и медом, что всего этого хватило бы, как пошутил Виктор, на трехмесячную зимовку в Арктике.

Александра Михайлова не упустила ни одной мелочи — от иголки и носовых платков до шерстяных, собственноручно связанных носков.

Она была спокойна на этот раз и уверена, что скоро увидит сына и с ним ничего худого не приключится.

По случаю отъезда сына Прохор Матвеевич ушел с работы раньше времени. Таня совсем не пошла в институт. Она не отступала от Виктора, все время спрашивая, когда же придет его приятель, отчаянный летчик, так искусно делавший воздушные фигуры.

Шли часы, близился вечер, а таинственный летчик все еще не приходил.

— Можешь не сомневаться: ты увидишь его в последнюю минуту, — успокаивал сестру Виктор.

За час до отхода поезда к дому Волгиных подкатил аэроклубовский потрепанный «Зис». Из него вышел Федор Кузьмич.

— Это он? Да? Он? — блестя глазами, спросила Таня и приникла раскрасневшимся лицом к окну.

— Нет… Да… Кажется, не он… — пробормотал Виктор.

— Ей-богу, ты врешь! — негодующе вскричала Таня и побежала открывать Коробочкину дверь.

Он вошел, тучноватый, застенчиво улыбающийся, в мокром от дождя кожаном пальто.

— Ну, Волгарь, я готов. Где твои вещи? — шумно отдуваясь, спросил он.

Таня с любопытством и изумлением разглядывала Федора Кузьмича: он совсем не походил на тот образ героя, который нарисовало ее воображение. Обычное пожилое, морщинистое лицо, седоватые виски…

— Познакомься, Кузьмич. Это моя сестра, — сказал Виктор. — А это — папаша и мамаша.

— Так это вы вчера над городом бочки и петли делали? — смело спросила Таня.

Федор Кузьмич удивленно раскрыл глаза.

— Позвольте, какие бочки? Это он… Виктор… Я из-за него три килограмма весу потерял… Ей-богу…

Таня с недоумением посмотрела на брата. Виктор прыснул от смеха.

Федор Кузьмич тряс руку Прохора Матвеевича.

— Я был первым учителем вашего сына, папаша. И горжусь этим.

Таня изумленно разинула рот, смотрела то на Федора Кузьмича, то на Виктора. И вдруг лицо ее покраснело, глаза засверкали.

— Так это ты? — Она бросилась к брату, норовя поймать его за уши. — Бесстыдник! Папа, он обманул нас! Это он вчера летал над городом.

Виктор заливался детским безудержным смехом.

Александра Михайловна побледнела, опустила руки.

— Значит, и ты можешь эти самые… фигуры делать? Господи!..

— Могу, мама. Без этого летчику никак нельзя, — ответил Виктор.

Прохор Матвеевич радостно тряс сына за плечи.