Волга (июль 2007)

И он говорит, говорит о приезжих, и голос его начинает звучать устало, как должен звучать голос автомобилиста, недовольного пробками или выбоинами в свежезаасфальтированном полотне: что ж поделаешь, не мы такие - жизнь такая. На вид ему сорок пять: поздно начинать жизнь с нуля.

В этом возрасте даже футбольные фанаты уже не бегают на стадион вопить и бить морду другим фанатам, победы и поражения переживают дома, перед телевизором. Так и этот: уж годы не те с приезжими бороться. Мы едем дальше. В разговоре образуется пауза, на дороге пробка.

- Видите, сколько хачмобилей?! Накупили себе вонючего барахла по двести баксов. Работать не хотят, за длинным рублем едут. (Передразнивая.) Садысь, дарагой, падвизу! Трыста рублэй! Тыбе куда?

Потом он неожиданно сворачивает.

- Вы куда? - спрашиваю.

- Как куда? На Дмитровку Большую или куда?

- Вообще-то она в другой стороне.

- Как в другой? Щас на третье, потом до Дмитровки…

- Нет. Большая Дмитровка - это бывшая Пушкинская улица. В самом центре. А Дмитровское шоссе в другом месте.

- Бля.

Едем обратно, ищем, где бы развернуться. Я смотрю на часы и шумно вздыхаю, изображая недовольство. Бомбила посматривает на меня в том смысле, что против меня, нерусского, лично ничего не имеет, но и мне неплохо бы его понять, войти в его положение. Временами в его взгляде я ловлю досаду, похоже, он не рад, что завел этот разговор. От его неловкости мне самому становится неловко. Пытаясь сменить тему, я спрашиваю:

- А вы целый день вот так бомбите?

- Иногда и ночью. А что?

- А обедать домой ездите?

- Куда там? Времени нет. Шаурму поем - нормально.

- Шаурму-то приезжие делают. Вдруг отравленная?

- Ха! Нееее. А в принципе все может быть. Хрен их знает.

II.

Знает их, конечно, хрен. Но шаурма примиряет даже с ним: путь к сердцу и впрямь лежит через желудок. В самом деле, кавказская кухня - это вам не кавказская национальность. Народное сознание литературоцентрично, а не существующая в природе «кавказская национальность» - самая настоящая литература. Штука посильнее «Фауста» Гете. «Кавказская национальность» грабит, насилует, лукавит, обманывает, обсчитывает, обвешивает, обмишуливает. Совсем другое дело - кавказская кухня. Кавказская кухня жарит шашлык, рубит салат, мечет на стол, кормит, произносит тост, наливает, накладывает, обнимает за плечи. Дает, а не отбирает. Может быть, хотя бы она в силах победить непобедимую «кавказскую национальность»? Заслонить собой ее угнетаемых представителей, пригреть бедовых блюстителей расовой чистоты на теплой мангальной груди?…

Уже на следующий день у меня появилась возможность проверить чудодейственные свойства кухни. В любимом азербайджанском ресторане подошел к гардеробщице - кудрявой женщине лет шестидесяти.

- Здравствуйте.

- Вам что?

- Можно вопрос? Почему вы стоите в пустом гардеробе? Лето же.

- А где мне еще стоять?

- Ну да, в принципе вы правы. А вдруг дождь, например. Куда зонтик сдать?

- От дождя у них машины есть.

- У кого?

Делает жест в направлении зала.

- У них. Положено, вот и стою.

- А вам вообще нравится тут работать?

- Нормально. Денег мало.

- Почему?

- А вы у них спросите. Свою чучмечку небось не взяли. Меня взяли. Русские им тут прислуживать должны.

- Вам так и сказали, когда брали?

- Нет. Говорят: у нас интернациональный ресторан, интернациональный коллектив.

- Но вы же видите, тут официанты азербайджанцы, а не русские, а официант тоже прислуга. Кроме того, он целый день по залу бегает, а вы тут даже присесть можете, вот стул стоит.

- Стоит. Но они же своим прислуживают! Своим! Понимаете?

Я отыскал в зале столик, занятый посетителями славянской внешности. Подхожу, делая вид, что просто иду мимо.

- Дорогой, зажигалку можно? - кричит мне мужчина за этим столом.

Даю зажигалку.

- Вкусно у вас тут, - говорит женщина справа от него.

Мужчина прикуривает и возвращает зажигалку.

- А можно вопрос? - говорит он. - Как переводится имя вот этого вашего композитора, ну, как его, Бюль-Бюль-оглы, да! Оно как-то вообще переводится или это непереводимая игра слов, хахаха.

- Хоть это и не наш композитор, это переводится как «сын соловья».

- Как не ваш? Вы разве не ихний?

- Нет.

- А я думал, сюда только ихние ходят.

- Ну почему же, - говорю. - Вот вы часто тут бываете?

- Иногда.

- Нравится?

- Нормально.

- Это понятно. А народ нравится?

- Какой народ?

- Местный. Который тут. Лица кавказской национальности.

- Ну как можно за весь народ говорить? Мы не знаем народ.

- А в Москве вообще-то один народ. Как вы считаете?

- Ты извини, это, у нас тут разговор деловой.

III.

В ресторане очень громко играла музыка. Из динамиков лился пронзительный голос эстрадного певца. Девяносто девять шансов против одного, что он пел о том, как долго искал свою милую, да не нашел. На непонятном языке певец разговаривал с миром, пустым, враждебным и бескрайним. Ему было очень одиноко.