Вольф Мессинг

— Он оказал сопротивление, — и, заметив мой недоуменный взгляд, коротко пояснил. — Стрелял.

Тот же фрейкоровец, наконец, отпустивший фрау Марту, с откровенным недоброжелательством добавил.

— Трех застрелил, красная сволочь!

Фрау Марта, рыдая, воскликнула.

— Он же без рук!?

Фрейкоровец сплюнул и со злобой огрызнулся.

— Заткнись, красная шлюха! Если бы у этого урода были руки, он бы всех нас уложил.

Ханни, как всегда спокойная и деловитая, обратилась к начальнику полиции.

— Я прошу оградить нас от оскорблений. Позвольте мне связаться с моим адвокатом?

— Я тебе покажу адвоката, — фрейкоровец двинулся к ней.

Меня вдруг прошибло — сейчас или никогда! Я вскочил со своего места, однако офицер сам осадил добровольца.

— Заткнись, Ганс! И ступай отсюда! Все уходите. Здесь царит закон. Здесь, фрау Шуббель, все делается по закону, но прежде вы должны дать объяснения, каким образом в вашем реквизите оказалось оружие?

В этот момент двое полицейских доставили Бэллу — где она скрывалась, я так никогда не узнал. Она держалась с необыкновенным достоинством, потряхивала гривой, однако когда ей предъявили для опознания труп Вилли, она тоже разрыдалась и опустившись на колени стала гладить Вилли по волосам. Отодвинула прядь, и я увидел дырочку в черепе. Ему выстрелили повыше уха, ближе к затылку.

Бэлла вскрикнула так пронзительно, что по телу побежали мурашки. Ханни не выдержала и бросилась к ней, затем повернувшись и вполне спокойным голосом, но с нескрываемой угрозой, предупредила потянувшихся к выходу добровольцев.

— Вы ответите за это убийство!

Ганс, верзила и наглец, вскинул руку. В этот момент начальник полиции неожиданно позабыл о законе срывающимся голосом выкрикнул.

— Всех в камеру. По отдельным камерам.

Я решил, что этот приказ касается всех, кто находился в приемной, но я ошибся — в камеры отвели только нас — добровольцы из отряда местной самообороны поспешили покинуть помещение.

Один из полицейских засомневался.

— И господина профессора?

— И его тоже! — закричал начальник участка.

Когда нас повели по узкому, покрашенному в цвет кофе с молоком коридору, Ханни успела шепнуть мне.

— Держись спокойно. Ты ничего не знаешь. Багажом занимался Вилли.

Я держался изо всех сил. Капля алкоголя, способная сгубить даже самого могучего экстрасенса, страх, превращающий людей в свиней, — все перемешалось в груди. Кем я был без врожденной способности, о которой так много и так возвышенно рассуждал Вилли Вайскруфт. Кстати, как он оказался на площади? Он следил за нами? Шестым чувством я ощутил ошибочность этой догадки, однако в тот момент мне было не до выяснения ментальных позывов. Мысль вернулась в прежнее русло — кем меня сочтут в этом уютном, прикрытом кружавчатыми передниками средоточии зла? Грязным еврейским иммигрантом, ухитрившимся всадить нож в спину приютившей его родине? Такое преступление не имело ни срока давности, ни смягчающих вину обстоятельств. Вряд ли имело значение, что во время войны я гастролировал по свету. Это алиби ничем не могло помочь мне, хотя бы по тому, что определению я был коварным предателем, сионским кровопийцей и потомком Иуды Искариота. Единственная надежда была связана с Ханни, а также с тончайшей соломинкой — полицейский назвал меня «профессором. В Германии это звание много стоило. Добавком можно было считать добротную одежду, особенно шляпу, не позволявшую без предупреждения выстрелить в ухо.

Мессинга первым вызвали на допрос.

Офицер успокоился и держался с некоторой предупредительностью. Он сообщил, что в условиях чрезвычайного положения, введенного в области Мансфельд в марте этого года, он вынужден задержать меня, ибо я оказался причастным к государственному преступлению — перевозке оружия. Снабжение оружием террористов, покушающихся на конституционные основы республики, это, знаете ли. Возможно, я замешан косвенно, может, меня использовали в темную, но это не меняет дела.

Затем начальник объявил, что в отношении меня будут соблюдены все нормы демократической процедуры, ведь он демократ. Точнее, социал-демократ.

— Разрешите представиться, старший секретарь полиции Штольц, — он прищелкнул каблуками.

Дело, заявил господин Штольц, представляется не таким простым, каким оно может показаться на первый взгляд. Здесь налицо заговор, направленный на подрыв устоев республики, в связи с чем он вынужден пойти на особые меры.

Хмель испарялся, прояснилась запредельная даль, и я нутром ощутил страх, который изводил задержавшего нас законника и социал-демократа. Более всего этот приверженец соблюдения юридических процедур боялся разгула страстей, которые могли вновь опрокинуть порядок в провинциальном Эйслебене.

В этом предчувствии таилась неразрешимая загадка, ведь более несовместимых понятий, чем «разгул» и Эйслебен, трудно было отыскать. Этот нонсенс произвел на меня отрезвляющее действие. На вопрос, что я могу показать насчет оружия, я заявил, что знать не знаю ни о каком оружии. У меня контракт, затем потребовал, чтобы со мной и со всеми артистами обращались достойно.