Вольф Мессинг

— Не повежешь, едем до Ташкенту Там, говорят, Советы разместили штаб генерала Андерса. Богу слава, неужто дождались! Я лично не верил, что большевики опомнятся и призовут нас. Куда им без поляков? Разве они, холера ясна, способны без нашей подмоги сдержать швабов? А вы, пан Мессинг, докончь едже?

— Тоже до Ташкенту.

— И вы с нами? — изумился Поплавский.

— Ни войско. Для строя я теперь не годен. На гастроли.

— Как же, наслышаны. Вы теперь большой человек, пан Мессинг. На Ойчизну не тянет?

— Где она, Ойчизна? Где неподлеглость? Под швабами. А золхен вэй, пан Поплавский, что они сделали с моими папой и мамой, с моими любимыми братьями, язык сказать не поворачивается. Навещу свою Гуру после освобождения. На вас, пан Поплавский, одна надежда.

Майор пригладил усы и подмигнул.

— Это мы еще посмотрим, пустить ли вас до Вислы или, как говорят москали, дать пинка. Шучу.

Удивительно, но решимость пана Поплавского немедленно вступить в бой не разделяли два подсевших к нам где-то после Рубцовска офицера. Оба были наряжены в какие-то лохмотья, когда-то бывшие шинелями, но представились вполне по военному, с вскидыванием двух пальцев к виску, с пристукиванием каблуков.

— Подполковник Климец.

— Ротмистр Рудницкий.

У Климеца на ногах были драные валенки, а Рудницкий был обут во что-то, издали напоминающее галоши.

Теперь наше купе оказалось в полном составе.

Первое время новые соседи держались отчужденно, но постепенно дорога сблизила нас. Поспособствовал общению и майор Поплавский, представивший меня как исправного служаку и непростого «малого», сумевшего обвести вокруг пальца самого Пилсудского.

С маршала все и началось.

О личности и деяниях маршала Пилсудского можно услышать разные мнения, но тот поток ненависти, который извергли на него все трое офицеров, сразил меня наповал. Самого маршала они иначе как «старым дуралеем» не называли, а его окружение исключительно «кликой Пилсудского».

Я никак не мог понять причину такой нетерпимости в отношении пусть и неоднозначного, но все-таки незаурядного человека. Только спустя пару дней (наш поезд, пропуская воинские эшелоны и товарные составы двигался с долгими остановками) мне пришло в голову — может, причина в том, что мои бывшие соотечественники столько натерпелись за эти годы, что стремление найти козла отпущения превратилось в жгучую национальную идею. Понятно, во всем были виноваты большевики». Как сказал Климец: «Вшистке червони — исчадья пекла!»[79] Свою точку зрения он подкрепил небесспорной оценкой их внутренней сути. Кто ест большевики? То порождение вселенского зла! Именно Москва виновата в том, что Гитлер захватил Европу. Без помощи Москвы местным красным не удалось бы разложить французский тыл. После тóго германцам оставалось только прийти и взять прекрасную Францию голыми руками.

Ротмистр Рудницкий поддержал его.

Впрочем, от панов доставалось всем, кто не был поляком. По их словам выходило что отсталость армии, неготовность к войне, засилье политиканов — во всем этом, помимо «пшеклентых» большевиков, виноваты, внутренние враги — евреи и «клика Пилсудского». Этот старый дуралей вместо того, чтобы повторить поход на Киев, заключил договор с Кремлем. Что мы имеем в результате? В тридцать девятом, в тот самый момент, когда польская армия была готова перейти в контрнаступление и перебить хребет спесивым германцам, москали своей подножкой повалили «наших храбрецов» на землю.

Это был факт и с ним приходится считаться.

Я никак не мог принять такую логику и сначала пытался возразить, но меня вежливо, но жестко поставили на место — рядовым в присутствии офицеров следует помалкивать и без напоминаний бегать за кипятком. Правда, после того, как Мессинг, не выдержав вида и запаха драных валенок и галош, на каком-то глухом полустанке сторговался насчет сапог и подарил их соседям по паре, они уже более благосклонно относились к известному артисту, прославившему на чужбине польское имя.

Мои соседи, даже Поплавский, были единодушны — судя по сводкам, красным скоро каюк. Удивительно, но успехи немцев их тоже не радовали. Рудницкий и Климец сокрушались — пусть они бы подольше убивали друг друга.

Офицеры вели бесконечные дискуссии на тему сроков падения Москвы и капитулирует ли Сталин после захвата Сталинграда? Я отважился вставить проверенное в сулонге замечание, что кремлевский балабос никогда не признает поражения, даже если потеряет Москву.

В этом стратеги согласились с Мессингом.

— Но такая перспектива ставит вопрос о сроках окончания войны, — задался вопросом Рудницкий. — А также о том, как скоро западные союзники обеспечат восстановление Речи Посполитой «от можа и до можа»?

Этого хватило еще на день пути.

Мне показалась небезынтересной их оценка поступка генерала Власова, по слухам перебежавшего к немцам. Все трое резко осуждали предателя. Я же, припомнив свой прогноз на даче Сталина, со своей стороны поддакивал в том смысле, что кремлевскому хозяину следовало лучше изучать кадры.

Рудницкий поморщился.