Вольф Мессинг

— Удачный ход! — подметил мой соавтор. — Свежак!.. В нем даже есть какой-то сюр. Если не считать, что именно с такого рода восторгов начинается паломничество в страну «измов?

Что можно ответить на эти обывательские, не считающиеся с трудностями, переживаемыми страной, обвинения?

Но все по порядку.

Уверенность в том, что его признали «своим» и ему можно грубить, вдохновило Мессинга на еще более несуразную глупость — по приезду в Новосибирск он вступил в спор со Степаном Антоновичем Трофимчуком, секретарем нашей партячейки.

Степан Антонович был опытный хозяйственник, с прочными связями в городских партийных органах, имевший необъяснимое пристрастие к таким словечкам и выражениям как «сурьезно», «ндравиться», «по-деловому разрубить вопрос», «это вам не как-нибудь», «на двурушников мы смотрим сквозь клизму презрения». Я имел неосторожность указать этому горластому и напористому активисту, что на врагов следует глядеть не через клизму презрения, а через призму, на что тут же получил гневную отповедь — не вам, Мессинг, учить партию, через что ей смотреть на врагов!

Но роковую ошибку я совершил, когда поинтересовался, почему вы, Степан Антонович, не на фронте?

— У меня бронь! — заявил Трофимчук. — Я нужен в тылу!

От дальнейших объяснений он уклонился.

Сразу после возвращения из Москвы директор бюро объявил, что на ближайший понедельник назначено заседание коллектива, посвященное мерам по оказанию помощи фронту. Тема была благородная, однако приехав в контору в назначенный час, я обнаружил, что этот вопрос начальники собрались обсудить со мной одним. Других приглашенных не было.

Мне бы, провидцу, сразу догадаться о чем пойдет речь, тогда я, может, успел бы подготовиться — обратился бы в местное управление НКВД за справкой, что, мол, Мессинг Вольф Григорьевич выполнял важное правительственное задание, но кто мог знать, что мое руководство больше всего интересуется не помощью фронту, а финансовой стороной моих психологических опытов.

Директор конторы первым бросился в атаку.

— В тот момент, когда вся страна истекает кровью, вы устраиваете себе липовые командировки? Где вы были, товарищ Мессинг? Почему от вас не поступало переводов? Вы устраиваете левые концерты в то время, когда у нас горит финплан? В военное время это пахнет трибуналом, товарищ Мессинг!

— Какие левые концерты? Вы в своем уме?..

Трофимчук не любил ходить вокруг да около, он сразу внес ясность.

— Мы-то в своем, а вот насчет вас, Вольф Григорьевич, есть сомнения, чем вы там занимались в столицах! Мы тут получили сигнал, что в Москве вы вели себя, прямо скажем, не как-нибудь…

Его мысли были передо мной как на ладони. Чтобы придать весомость предъявленным мне обвинениям он организовал донос на меня от одного из самых бездарных гармонистов местного ансамбля народного танца. Другого такого не знавшего нот и вечно пьяного профессионального музыканта я своей жизни не встречал.

С высоты четырнадцатого этажа сообщаю, с первых дней моего пребывания в Новосибирске, мне стало ясно, что Мессингу здесь никогда не стать «своим». Мне грубили, обдирали как липку, меня в конец замордовали пожертвованиями. Правда, в первое время директор бюро старался держаться в рамках. Ему, как никому другому, было ясно, что содрать с других финплан было практически невозможно. Концертных ставок тогда не было, гонорар выплачивали с процента выручки. Процент был небольшой, но на жизнь хватало, весь остальной доход шел на счета гастрольного бюро. Другим словами, мы все жили с количества зрителей. Понятно, что зрителей у меня хватало, чего не скажешь о других солистах нашей конторы. Возможно, поэтому с меня постоянно выдирали процент то на оборонный заем, то на помощь фронту, то на обустройство пострадавших от войны детей. Этих подписных листов было не счесть. Я не против сирот или помощи фронту, но почему-то выходило, что всю финансовую нагрузку нес я один. В моем негодовании, конечно, присутствовал мелкобуржуазный элемент, но хотелось бы больше социальной справедливости в самой справедливой на свете стране!

Сначала я мирился с незаконными поборами, в начале войны меня пугала всякая, даже самая ничтожная размолвка с властями. Теперь, вернувшись из Москвы, в ожидании награды я намеревался решительно поставить вопрос об отчислениях с концертов. Помощь фронту я хотел оказывать на добровольных началах.