Волчицы из Машкуля

— Но ты прекрасно понимаешь, — продолжал молодой человек (желание спасти графа де Бонвиля и остаться возле Мари придало ему несвойственную его характеру решимость), — не правда ли, ты ведь понимаешь, что если ты выполнишь то, о чем говорил сегодня, если ты донесешь на моих друзей, то я-то уж никак не стану продлевать аренду доносчику?

— О! — вырвалось у Куртена.

— Вот так. А если ты один раз лишишься аренды, Куртен, надо будет проститься с твоим участком — больше ты сюда не вернешься.

— Но правительство! Но госпожа баронесса!

— А меня все это не касается, Куртен. Меня зовут барон Мишель де ла Ложери; по достижении совершеннолетия поместье и замок Ла-Ложери переходят от матери ко мне. Это произойдет через одиннадцать месяцев, а через тринадцать кончается срок твоего договора.

— А если я откажусь от моего плана, господин барон? — заискивающим тоном спросил арендатор.

— Если откажешься от твоего плана, договор будет продлен.

— На тех же условиях, что и раньше?

— На тех же условиях, что и раньше.

— Ах, господин барон, если бы только не боязнь навредить вам… — сказал Куртен, доставая из ящика комода бутылочку чернил, листок бумаги, перо и кладя все это на стол.

— Это еще что? — спросил Мишель.

— Вот если бы господин барон великодушно соизволил и записать то, что он сейчас сказал… Не знаешь ведь, кому сколько отпущено, а я со своей стороны… хорошо, вот распятие, и на этом распятии я поклянусь господину барону…

— Я не нуждаюсь в твоих клятвах, Куртен: выйдя отсюда, я вернусь в Суде. Я предупрежу Жана Уллье, чтобы он был начеку, а Бонвилю посоветую подыскать другое убежище.

— Что ж, вот еще одна причина, — произнес Куртен, подавая перо своему молодому хозяину.

Мишель взял у него перо и написал на листке:

«Я, нижеподписавшийся, Огюст Франсуа Мишель, барон де ла Ложери, обязуюсь возобновить арендный договор с Куртеном на тех же условиях, на каких он владеет участком земли в настоящее время».

Он хотел было написать дату, но арендатор остановил его:

— Нет, молодой хозяин, не сейчас, пожалуйста. Мы поставим число на следующий день после вашего совершеннолетия.

— Хорошо, — сказал Мишель.

И он подписал документ, оставив над подписью свободное место, чтобы потом вписать число.

— Если бы господин барон пожелал отдохнуть поудобнее, чем на этом табурете, и не собирался возвратиться в замок, я бы сказал господину барону: там, наверху, имеется не слишком скверная кровать, и она в вашем распоряжении.

— Нет, Куртен, — ответил Мишель, — разве ты не слышал, что я возвращаюсь в замок Суде?

— А зачем вам туда? Раз уж господин барон заручился моим обещанием ничего не говорить, то ему спешить некуда.

— То, что видел ты, Куртен, мог видеть и кто-нибудь другой, и если ты будешь молчать, потому что обещал, другой, не давший такого обещания, сможет заговорить. Итак, до свидания!

— Господин барон волен поступать как ему угодно, — сказал Куртен, — но напрасно, право же, напрасно он возвращается в эту мышеловку.

— Ладно, ладно! Я благодарен тебе за советы, но я рад тебе сообщить, что я уже в том возрасте, когда могу делать то, что хочу.

И с этими словами, произнесенными с твердостью, на какую арендатор не считал его способным, он встал, открыл дверь и вышел.

Куртен провожал его взглядом, пока дверь за ним не закрылась; только тогда он схватил бумагу, обещавшую ему продление аренды, прочел, аккуратно сложил вчетверо и убрал в свой бумажник.

И тут ему показалось, что он слышит какие-то голоса возле дома; он подошел к окну, приоткрыл занавеску и увидел молодого барона рядом с матерью.

— Ага! — сказал он. — Передо мной, молодой петушок, вы распелись куда как громко; но вот госпожа наседка, она заставит вас притихнуть!

В самом деле, баронесса, видя, что Мишель все не возвращается, подумала, что Куртен мог сказать ей правду, и не будет ничего удивительного, если ее сын окажется у арендатора.

Мгновение она колебалась, отчасти от гордости, отчасти от боязни выходить ночью, но наконец материнская тревога взяла верх и, завернувшись в длинную шаль, она направилась по дороге, ведущей на ферму Куртена.

Дойдя до двери, она увидела, как из дома Куртена выходил ее сын.

Когда она поняла, что с молодым человеком ничего не случилось, все ее страхи исчезли и ничто больше не сдерживало ее властный нрав.

А Мишель при виде матери от неожиданности отпрянул назад.

— Идите за мной, сударь, — произнесла баронесса, — по-моему, самое время возвращаться в замок.

Бедному юноше даже в голову не пришло спорить или спасаться бегством: он пошел за матерью послушно и безучастно, как маленький ребенок.

За всю дорогу баронесса и ее сын не обменялись ни словом.

По правде говоря, Мишеля молчание устраивало больше, чем объяснение, когда его сыновнее послушание, или, вернее, слабость характера, неизбежно привело бы к тому, что мать одержала верх.

Когда они подходили к замку, уже начало светать.