Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить

Ни Флавиану, ни Евсевию не дали возможности говорить в свою защиту, а сторонники Евтихия жестко контролировали ведение официальной документации. Когда два года спустя епископы вспоминали об этих событиях, они приходили в недоумение относительно того, как они были переданы. «Во время чтения благочестивейшие восточные епископы и их спутники восклицали: «мы этого не говорили. Кто это сказал? Пусть [Диоскор] приведет своих писцов, поскольку он изгнал всех прочих нотариев и велел записывать только своим». Диоскор и Ювеналий отрицали свою вину, и тогда Стефан Эфесский рассказал о том, что его сторонники вели заметки, «но писцы благочестивейшего епископа Диоскора стерли их записи с табличек и чуть не переломали им пальцы, пытаясь отнять у них писчие трости»[289]. Так они могли себя вести с епископом одного из старейших и самых великих престолов. Именно такой жесткой цензурой объясняется тот факт, что в официальных записях собор выглядит столь пристойно и почему на нем все прославляют возлюбленного председателя Диоскора. Если верить официальным записям, на соборе царило мессианское настроение и епископы постоянно выкрикивали: «Да здравствует архиепископ Диоскор, великий защитник веры!» Когда этот великий человек открывал рот, собравшиеся восклицали: «Это говорит сам Святой Дух… Отцы живы в тебе. Слава защитнику веры!»[290]

Когда два года спустя епископы вспоминали об этих событиях, они приходили в недоумение относительно того, как они были переданы

По этим лозунгам трудно судить о том, что на самом деле пугало и волновало участников собора. Атака на Флавиана была возмутительным и почти революционным деянием. Нанеся оскорбление папе римскому, александрийский диктатор напугал даже тех епископов, которые готовы были следовать его желаниям буквально во всем. Собрание стало хаотичным, а Диоскор использовал запугивание ко всем участникам. Вероятно, за низложение Флавиана был подан 101 голос, но затем под угрозой насилия документ подписали еще около тридцати епископов. Быть может, им дали на подпись чистый лист бумаги, который был заполнен позже. Вспоминая об этом событии, «епископы Востока, Понта, Азии и Фракии восклицали: «Мы подписали чистые листы. Нас били, и мы подписывали… нам угрожали низложением. Нас пугали ссылкой. Рядом с нами стояли воины с дубинками и мечами»[291]. Другие епископы вспоминали, что их морили в церкви на протяжении всего знойного дня, не позволяя оттуда выходить ни по какой причине – читая между строк, можно понять, что их не выпускали и в уборную[292]. Но, даже подписав бумагу, епископы продолжали терзаться сомнениями. Некоторые из них опускались на колени и просили помиловать Флавиана.

Здесь стоит заметить, что епископы, описывавшие муки, которым их подвергли, старались себя обелить в новой политической обстановке, объясняя, что заставило их поставить подписи под несправедливым решением. Так что у них были причины сгущать краски, описывая атмосферу запугивания на Втором Эфесском соборе; подобные объяснения можно было услышать и после других, более почтенных, соборов. Но сумма свидетельств о насилии и угрозах 449 года дает необычную и слишком убедительную картину. Например, епископ Аттик, который подписал решение об осуждении Евтихия в Константинополе, здесь был подвергнут суровому перекрестному допросу, где Диоскор обращался с ним как с непослушным ребенком. Ему приходилось отвечать на вопросы типа «Ты уже перестал бить свою жену?» – точнее: «Оставил ли ты ту гнусную ересь, которой ранее придерживался?» В итоге запуганный Аттик сдался перед Диоскором, отрекся от своего прежнего решения и облегчил возможность продолжать суд над Флавианом. Это был триумф того, что Несторий называл «порочностью и уловками египтян»[293].

«Мы подписали чистые листы. Нас били, и мы подписывали… нам угрожали низложением. Нас пугали ссылкой. Рядом с нами стояли воины с дубинками и мечами»

И в какой-то момент произошло физическое нападение на Флавиана. Одни источники говорят, что это было сделано по прямому указанию Диоскора и Варсумы, что вполне вероятно, хотя не менее вероятно, что здесь виноват кто-то еще из александрийцев или монахов Варсумы. Позднейшие источники вкладывают в уста Варсумы слова: «Убить его!»[294] Быть может, ему лучше было бы умереть сразу.