Войны Рима в Испании. 154—133 гг. до н. э.

Во всяком случае, мне кажется, что Атилий применял по отношению к противнику те же методы, что и Марцелл на севере: наступление, победа, готовность к переговорам, заключение договора. Однако если планы Марцелла по преодолению всякого сопротивления осуществлялись, то Атилий не мог добиться каких-либо долговременных результатов. Сразу после того, как он ушел со своими войсками на зимние квартиры, те, кто только что заключил соглашение с римлянами, вновь отпали от них и начали осаждать подвластные Риму города — вероятно, весной 151 г. (Арр. Iber., 58, 244).

Это произошло несмотря на то, что помимо Атилия в Дальней Испании в 152/151 г. находился также Марцелл, который зимовал с армией в Кордубе[72]. Мягкая политика Атилия по отношению к лузитанам, проводившаяся под влиянием Марцелла, осталась лишь эпизодом отчасти потому, что лузитаны не шли всерьез на соглашение, отчасти из-за того, что преемник Атилия был человеком совершенно иного склада (об успехах и неудачах пишет Обсеквент (гл. 18): «сражался в Лузитании с переменным успехом (in Lusitania varie pugnavit)».

§ 7. Мирные переговоры в Риме

Пока в Испании спор решало оружие, в Риме шли дискуссии о мирных инициативах Марцелла. После путешествия, занявшего, видимо, примерно месяц, в Рим прибыли различные посольства[73]. В соответствии с римскими обычаями с обоими кельтиберскими посольствами обращались по-разному. Друзья римлян были допущены в сенат, тогда как послы от врагов должны были оставаться «по ту сторону Тибра», пока их дело не будет рассмотрено в сенате (Арр. Iber., 49, 207; Polyb., XXXV, 2, 3-4). Когда подошел назначенный день, городской претор[74] сначала привел в сенат союзников из племен беллов и титтов. Их речи произвели весьма благоприятное впечатление. Они говорили, что после ухода римских войск сразу станут жертвами нападений со стороны соседей, если те не понесут надлежащего наказания. Враги римлян тотчас возгордятся и склонят всю Испанию к отпадению. Поэтому римляне должны или постоянно иметь в Испании войско и ежегодно посылать туда консула, чтобы держать врагов под ударом, или, если они хотят отвести войска, должны преподать урок, означающий, что подобные попытки впредь получат отпор (Polyb., XXXV, 2, 5—11). Вслед за тем были допущены послы врагов, которые представляли ареваков и другую часть беллов и титтов (Polyb., XXXV, 2, 12). Несмотря на их униженный и покорный тон, сторонники римлян не могли не видеть, что дух их не сломлен. Кельтиберы указывали на непостоянство военного счастья, говорили, что недавняя борьба еще не решила исхода противоборства. В конце концов, «если это необходимо», они готовы понести наказание, какое им назначат, но при этом хотели бы возобновления заключенного Гракхом и утвержденного сенатом договора (Polyb., XXXV, 2,13-15). И наконец, сенат выслушал послов Марцелла, которые по поручению полководца рекомендовали пойти на мир (XXXV, 3, 1-2).

По существу, сенат стоял перед нелегким выбором. Марцелл был отправлен в Испанию с определенными задачами, и на его командование возлагались большие надежды. И вот этот человек советует заключить мир после первых военных успехов, которые после неудач прошлого года оценивались достаточно высоко. К тому же всей auctoritas римского консула явно недостанет, чтобы убедить друзей Рима из спорной области в полезности и необходимости иного мира, кроме deditio[75]. Напротив, союзники выступали в Риме против отсутствующего консула. Из друзей Марцелла, помимо умершего, видимо, уже в том году (Fasti Cap.) его коллеги по консулату Луция Валерия Флакка, мы знаем только Гая Сульпиция Гала, который вместе с ним был претором в 169 и консулом в 166 г.^{111},[76] Однако нет уверенности, что и он был в это время жив, поскольку к 149 г. он уже скончался (в 149 г., когда состоялся «процесс» Гальбы, последний являлся опекуном его сына: Cic. De orat., I, 140; Brut., 90). Зато его противники были весьма многочисленны, и теперь они одержали верх. Они приняли сторону союзников, выступая за энергичное продолжение войны, а также за то, чтобы в следующем году вновь отправить в Испанию консула. Среди них был молодой Публий Корнелий Сципион Эмилиан^{112}. Участие в этих событиях, очевидно, стало его политическим дебютом. Тогда он был только квесторием (видимо, в 154 г. цензоры включили его в сенат), однако как отпрыск двух знатнейших патрицианских родов, ставший продолжателем традиций как приемного деда Сципиона Африканского, так и своего родного отца Луция Эмилия Павла, победителя при Пидне, он должен был оказывать влияние, которое превосходило возможности обычного квестория[77]. Говоря конкретно, молодой Сципион мог опираться на поддержку клиентелы обоих домов (это демонстрируют Polyb., XXXV, 4, 10—11 и Oros., IV, 21, 1, а с другой стороны — Val. Max., II, 10, 4 и V, 2, ext. 4).