Воинствующая жизнь (cборник)

Вдруг меня окликают. На ступеньке вагона стоит человек, зовёт меня и улыбается. Это был Пат Большой.

Я не сразу узнал его. Он был хорошо одет и сбрил бороду.

Я вскрикнул от неожиданности.

— Тс! Не так громко! Ну, чем же кончилось дело? — спросил Пат.

— Нас судили, — ответил я. — Тебя ищут.

Пат сказал:

— Я уезжаю на Запад. Что здесь делать? Семь-восемь долларов в неделю, да из них четыре на прожитие. Я куплю землю и сделаюсь фермером. Понятно, у меня есть деньги. Если хочешь, поедем вместе, выберем себе хорошенький кусочек где-нибудь около Фриско.

— Я не могу ехать, — ответил я.

— Да, вот кстати вспомнил! Вот твой нож. Спасибо за одолженье. Нет, поверь мне, службой на трамвае ничего не достигнешь. Я прослужил три года, и вот только теперь мне удалось вырваться на волю.

Раздался свисток.

— Ну, прощай, — сказал Пат. — Послушай-ка, сколько тебе заплатил человек, которого мы переехали?

— Десять долларов.

— И мне тоже. Ну, что же, в сущности, он заплатил недурно. Но жена заплатила лучше.

— Жена?

— Ну да, молодая дама-то, помнишь? Я сделал с ней маленькое дельце. И она не постояла за одной-двумя тысячами долларов, потому что ей хотелось избавиться от мужа. На её-то деньги я и могу теперь устроиться и начать новую жизнь.

В дни скитаний

Перевод К.М. Жихаревой

I

— Вставай, ребята! — кричит начальник рабочей партии на Оранж Флете. Мы его не видим, темно, как в трубе, три часа утра, но все сейчас же соскакиваем с кроватей и натягиваем штаны и блузы.

Время осеннее, и мы надрываемся на работе, как собаки, мало спим и все в неестественно возбуждённом настроении. Мы ссоримся между собой из-за пустяков, днём, при малейшем напряжении в работе, пускаем в ход всю силу и ломаем инструменты на мелкие куски.

Начальник сам стал худ и груб, как палка. Он рассказывает нам, что соседняя партия обогнала нас и кончит жатву на несколько дней раньше нашего.

— Этого никогда не будет, — отвечаем мы, стиснув зубы. Мы должны догнать соседнюю партию, даже обогнать её с шиком, никто не сможет удержать нас от этого. Поэтому последние две недели начальник поднимает нас в три часа, и завтра и послезавтра опять будет кричать в три часа ночи: «Вставай, ребята!». Мы не видели конца этой гонке.

Мы торопимся к столу и заставляем себя проглотить самое необходимое количество хлеба с маслом, мяса и кофе. Еда хорошая, но у нас нет аппетита. Через десять минут мы уже сидим на телегах и едем в поле.

И работаем, как совершенные безумцы. Мы отлично знаем, что нас ожидает большая похвала и благодарность, если мы хоть на день опередим соседнюю партию, которая тоже напрягается изо всех сил. Каждый имеет своё честолюбие в этом мире, ну, у нас тоже было своё.

Рассветает. Солнце встаёт и начинает парить, мы снимаем блузы. И сотни человек рассыпаются по безконечной пшеничной прерии. Здесь мы будем бродить взад и вперёд до самой тёмной ночи.

— Не знаю, смогу ли я это долго выдержать, Нут, — говорит Гунтлей, ирландец.

А Нут — это я.

Позже, днём, я слышу, как Гунтлей говорит то же самое бродяге Джессу, что он этого больше не выдержит.

Я пробрал его тогда за его слишком длинный язык и упрекнул за то, что он говорит это какому-то бродяге.

Гунтлей отлично понимает, что имеет надо мной некоторый перевес и что возбудил мою ревность. Он высказывается ещё больше, заявляет откровенно:

— Я больше не могу, я уйду нынче ночью. Если хочешь идти со мной, то я буду у северного угла конюшен в двенадцать часов.

— Я не хочу уходить, — сказал я.

Я работал целый день, думая об этом, и, когда наступил вечер, решил не сдедовать за Гунтлеем. Я видел, что он хочет поговорить со мной за ужином и позже, когда мы ложились, но избегал его и был доволен, что могу противостоять ему.

Вечером мы разделись и разошлись по своим койкам. Всё погрузилось во мрак. Через несколько минут вся изба храпела.

Я сидел одетый на койке и думал. Через несколько часов начальник опять заорёт: «Вставай, ребята!» — и день будет, как и вчерашний. Вместо того, в нескольких днях пути отсюда, наверно, есть ферма или деревня, где я могу получить другую работу и заработать денег. И, может, там можно больше спать.

Я выбрался тихонько из избы и пошёл к северному углу конюшен.

Гунтлей был уже там, он стоял съёжившись, спиной к стене, заложив руки в карманы. Он дрожал от холода. Немного погодя пришёл и бродяга Джесс.

Я спросил:

— Джесс тоже пойдёт?

— Понятно, — ответил Гунтлей. — Как раз он то и пойдёт. Ты ведь не хотел.

— Нет, я хочу, — сказал я и вдруг, действительно, захотел.

— Да, но теперь уж поздно, — заявил Гунтлей. — У меня провиант только на нас двоих.

Я сказал, взбешённый

— Тогда я донесу на тебя начальнику.

— Донесёшь? — спросил Гунтлей кротко, очень кротко. — Этого ты, конечно, не сделаешь, — сказал он, — ни за что не сделаешь.

Он подошёл ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание.

— Стой! — шепнул бродяга. — Если Нут хочет идти с нами, то я достану ещё пищи. Я знаю, где у повара спрятано мясо.