Читаем Воин-Пророк полностью

Воин-Пророк

При этих словах Ахкеймион дернулся. Надежда, обманывающая близких, — наихудший яд.

Задохнувшись, Пройас прижался щекой к плечу маршала. Его блестящие глаза остановились на Ахкеймионе, и некоторое время они, не мигая, смотрели друг на друга.

— И ты, старый наставник, — сипло произнес молодой человек. — Сможешь ли ты найти в своем сердце прощение?

Хотя Ахкеймион отчетливо слышал эти слова, они доносились до него словно откуда-то издалека. Нет, понял он. Он не сможет простить — и не потому, что сердце его ожесточилось, а потому, что все это стерлось, изгладилось из памяти. Он видел мальчика, которого когда-то любил, — но в то же время он видел и чужака, незнакомца, мужчину, идущего ненадежными, сомнительными путями.

Истинно верующего.

Слепого фанатика.

Как ему только могло прийти в голову, будто эти люди — его братья?

Изо всех сил сохраняя каменное выражение лица, Ахкеймион сказал:

— Я более не наставник.

Пройас крепко зажмурился. Когда же он открыл глаза, его взгляд сделался непроницаемым. Какие бы невзгоды ни перенесло Священное воинство, Пройас-Судия выжил.

— Где они? — спросил Ахкеймион.

Теперь круги были очерчены куда четче. Если не считать Ксинема, его сердце принадлежало лишь Эсменет и Келлхусу. В целом мире только они имели значение.

Пройас явственно напрягся, отодвинулся от Ксинема.

— Тебе что, никто не сказал?

— Нам вообще никто ничего не говорил, — пояснил Ксинем. — Они боялись, что мы можем оказаться шпионами.

У Ахкеймиона перехватило дыхание.

— Эсменет?! — еле выдохнул он.

— Нет… Эсменет в безопасности.

Пройас провел рукой по стриженым волосам; вид у него был встревоженный и зловещий.

Где-то зашипел фитиль оплывшей свечи.

— А Келлхус? — спросил Ксинем. — С ним что?

— Вы должны понять. Много, очень много всего произошло.

Ксинем принялся шарить в воздухе рукой, словно ему нужно было прикоснуться к собеседнику.

— Что ты такое говоришь, Пройас?

— Я говорю, что Келлхус мертв.

Во всем Карасканде лишь огромный базар нес память о Степи, и даже это была всего лишь тень памяти — ровная поверхность каменной кладки, открытое пространство, окруженное фасадами с темными окнами. Между камнями брусчатки не росла трава.

«Свазонд, — сказал он тогда. — Человек, убитый тобой, ушел из мира, Серве. Он существует лишь здесь, в шраме на твоей руке. Это — знак его отсутствия, всех путей, где не пройдет его душа, всех действий, какие он не совершит. Знак тяжести, которую ты отныне несешь».

А она ответила: «Я не понимаю…»

До чего же милая глупышка. Такая невинная…

Найюр лежал рядом с животом дохлой лошади, окруженный мертвыми кианцами — жертвами разграбления города, произошедшего три недели назад.

— Я понесу тебя, — сказал он темноте.

Кажется, он никогда еще не произносил более сильной клятвы.

— У тебя не будет недостатка ни в чем, пока спина моя крепка.

Традиционные слова, которые произносит жених, когда во время свадьбы сказитель заплетает ему волосы.

Он поднес нож к горлу.

…Привязанный к кругу, подвешенный на суку темного дерева.

Привязанный к Серве.

Холодной и безжизненной.

Серве.

Муха проползла по ее груди, остановилась перед ноздрей, из которой не вырывалось дыхания. Он подул, поток воздуха коснулся мертвой кожи, и муха улетела. «Должен сохранить ее чистой».

Ее глаза полуприкрыты и сухи, словно папирус.

«Серве! Дыши, девочка, дыши! Я приказываю!»

«Я пойду впереди тебя. Я пойду впереди».

Привязанный к Серве, кожа к коже.

«Что я… Что? Что?»

Судорога.

«Нет… Нет! Я должен сосредоточиться. Я должен оценить…»

Немигающие глаза, глядящие на звезды.

«Нет никаких обстоятельств за пределами… никаких обстоятельств за пределами…»

Логос.

«Я — один из Обученных!»

Он чувствовал ее, от голеней до щеки, холодную, излучающую холод, проникающий до самых костей.