Воин-Пророк

Никогда еще ей не случалось бывать в столь огромном и роскошном здании.

— Келлхус!

Келлхус отвернулся от собравшихся вокруг него воинов и улыбнулся той ироничной, трогательной, товарищеской улыбкой, от которой у Эсменет всегда вставал комок в горле и сжималось сердце. Какая дерзкая, безрассудная любовь!

Она подлетела к нему. Его руки легли ей на плечи, окутали ее почти наркотическим ощущением безопасности. Он казался таким сильным, таким незыблемым…

Нынешний день был полон сомнений и ужаса — и для нее, и для Серве. Радость, охватившая их при падении Карасканда, быстро развеялась. Сперва они услышали известие о покушении. Как твердили несколько заудуньяни с безумными глазами, в городе на Келлхуса напали демоны. Вскоре после этого пришли люди из Сотни Столпов, чтобы эвакуировать их лагерь. И никто, даже Верджау и Гайямакри, не знал, жив ли Келлхус. Потом, пробираясь по разоряемому городу, они оказались свидетельницами множества ужасов. Такого, что и сказать нельзя. Женщины. Дети… Эсменет пришлось оставить Серве во внутреннем дворике. Девушку невозможно было успокоить.

— Они сказали, что на тебя напали демоны! — воскликнула Эсменет, прижавшись к его груди.

— Нет, — хмыкнул Келлхус. — Не демоны.

— Что случилось?

Келлхус мягко отстранил ее.

— Мы многое перенесли, — сказал он, погладив Эсменет по щеке.

Казалось, будто он скорее наблюдает, чем смотрит. Она поняла его невысказанный вопрос: «Насколько ты сильна?»

— Келлхус?

— Испытание вот-вот начнется, Эсми. Истинное испытание.

Эсменет содрогнулась от ни с чем не сравнимого ужаса.

«Нет! — мысленно крикнула она. — Только не ты! Только не ты!»

В голосе его звучал страх.

4111 год Бивня, зима, залив Трантис

Хотя ветер продолжал неравномерно, порывами наполнять паруса, сам залив был необыкновенно спокоен. Можно было положить хору на перевернутый щит, и она бы не скатилась — настолько ровно шла «Амортанея».

— Что это? — спросил Ксинем, поворачивая лицо из стороны в сторону. — На что все смотрят?

Ахкеймион оглянулся на друга, потом снова перевел взгляд на берег, усыпанный обломками.

Раздался крик чайки — как всегда у чаек, полный притворной боли.

На протяжении жизни у Ахкеймиона случались такие мгновения — мгновения безмолвного изумления. Он мысленно называл их «визитами», потому что они всегда приходили по собственному желанию. Возникала некая передышка, ощущение отрешенности, иногда теплое, иногда холодное, и Ахкеймион думал: «Как я живу эту жизнь?» На несколько мгновений то, что находилось совсем рядом, — ветерок, трогающий волоски на руке, плечи Эсменет, хлопочущей над их скудными пожитками, — представлялось очень далеким. А мир, от привкуса во рту до невидимого горизонта, казался едва возможным. «Как? — безмолвно твердил он. — Как это может быть?»

Но никакого иного ответа, кроме изумленного трепета, он никогда не получал.

Айенсис называл подобные переживания «амрестеи ом аумретон», «обладание в утрате». В самой знаменитой своей работе, «Третьей аналитике рода человеческого», он утверждал, что это — пребывание в сердце мудрости, самый достоверный признак просветления души. Точно так же, как истинное обладание нуждается в утрате и обретении, так и истинное существование, настаивал Айенсис, нуждается в амрестеи ом аумретон. В противном случае человек просто бредет, спотыкаясь, сквозь сон…

— Корабли, — сказал Ахкеймион Ксинему. — Сожженные корабли.

Правда, немалая ирония крылась в том, что амрестеи ом аумретон придавало всему вид сна — или кошмара, в зависимости от ситуации.

Безжизненные прибрежные холмы Кхемемы стеной окружали залив. Между линией прибоя и пологими склонами тянулась узкая полоса пляжа. Песок напоминал по цвету беленый холст, но везде, насколько хватало глаз, на нем виднелись черные пятна. Повсюду лежали корабли и обломки кораблей, их все поглотил огонь. Их были сотни, и на осколках восседали легионы красношеих чаек.

Над палубой «Амортанеи» зазвучали крики. Капитан корабля, нансурец по имени Меумарас, приказал бросить якорь.

На небольшом расстоянии от берега, на отмели чернело несколько полусгоревших остовов — судя по виду, трирем. За ними из воды поднималось примерно с дюжину корабельных носов; их железные тараны порыжели от ржавчины, а яркие краски, которыми были нарисованы глаза, потрескались и облезли. Но большинство кораблей сгрудилось на берегу; очевидно, их выбросило туда каким-то давним штормом, словно больных китов. От некоторых остались лишь черные ребра шпангоутов. От других — корпуса, лежащие на боку или вовсе перевернутые. Из портов торчали ряды сломанных весел. И повсюду, куда ни падал взгляд, Ахкеймион видел чаек: они кружили в небе, ссорились из-за мелких обломков и стаями сидели на изувеченных корпусах судов.

— Здесь кианцы уничтожили имперский флот, — объяснил Ахкеймион. — И едва не погубили Священное воинство.

Ему вспомнилось, как Ийок описывал это бедствие, когда он висел, беспомощный, в подвале резиденции Багряных Шпилей. С того момента он перестал бояться за себя и начал бояться за Эсменет.