Войку, сын Тудора

— Пусть скажет вот этот честный хозяин, — обернулась она к мужчине в татарском плаще, — его милость не даст соврать, он видел все.

— Так все и видел, друг? — лукаво усомнился Штефан.

— Все, государь, — осклабился свидетель. — Да и как не видеть, до них от тропы, где я ехал, — камнем докинуть, шагов пятьдесят, может, и было.

— И она, говоришь, отбивалась?

— Чистая правда, твое величество. И верещала к тому же — не приведи господь, на два дня я от ее крика оглох. Но он, государь, от своего не отступил, одолел-таки девку.

— А сам ты ехал в город?

— Истинная правда. В город, государь, на торг.

— И значит — был при сабле?

— А как же! Ведь я вольный войник!

— Так почему же ты, храбрый войник да при сабле, не вступился за девку, не помешал злому делу? Хоть бы закричал на него как следует.

— А я, государь, на него крикнул, не во гнев твоему величеству. Еще как!

— Что же ты ему крикнул?

— Давай, мэй, давай! — крикнул я ему, — мужик радостно потряс в воздухе рукой. — Давай как следует, не робей!

Присутствующие захохотали. Свидетель, недоуменно озираясь, даже попялился: он не мог понять, почему этим важным панам стало так смешно.

— Ну что ж… как тебя, свидетель?!! Гондя, — сказал Штефан, пряча усмешку. — Поскольку ты был при оружии, по вольному состоянию твоему полагающемся, и должен был, как добрый христианин и воин земли своей, остановить злокозненного насильника, поскольку ты этого не сделал и даже поощрил преступника за злодейство непристойным возгласом, а стадо быть, взял его грех и вину на себя, — постольку и надлежит взять тебе, Гонде, в жены девку Панагию перед богом и по закону, дабы неповадно было впредь другим нерадивым свидетелям, а тем самым — соучастникам.

— Почему же я, государь? — опешил Гондя. — А как же он? — Гондя ткнул пальцем в главного виновника.

— А он, — прозвенели металлом, гася улыбки, слова князя, — а он с этого дня для дела, тебе поручаемого, пригоден не будет. Ибо отнимет у него нынче же на площади палач все, чем он согрешил, другим насильникам в науку. Ты недоволен, Гондя, моим судом? Может, хочешь и эту кару с ним разделить?.. Живите лучше, дети, в мире и согласии. Отец Галактион сегодня же обвенчает вас. Я же, коль даст бог, буду у вас крестным.

Суд продолжался. Перед государем проходили все новые и новые спорщики, душегубы, насильники и грабители. Вечерело, когда Штефан-воевода окончил свой трудовой день. Выходя на улицу, он подозвал обоих юношей, на которых, шепча ему что-то на ухо, показывал великан Хынку.

— Ты был прав, витязь, — сказал он Володимеру, — будешь служить мне саблей. И для тебя, парень, — добавил князь, обращаясь к Войку, — тоже всегда будет место в сучавских стягах.

Господарь протянул руку, и оба витязя благодарно к ней приложились.

На пути к замку, пользуясь правом великого боярина старого рода, к Штефану подъехал дородный пан Маноил, владелец больших вотчин и сосед пана Утмоша.

— Не гневайся, государь, — молвил Маноил, — за правду. Не по чину поступил ты с Утмошем, дозволил простоте крестьянской боярина первой руки осрамить.

— Аль не по правде судил? — скосил воевода на пана страшный глас.

— У черной кости своя правда, государь, у белой — своя, — дерзко ответил боярин. — Негоже древние роды, оплот силы твоей, зорить да позорить. Оана, может, тебе и служил, да перед Утмошем он — червь, новый человек.

— Оплот моей силы — сабля сына земли, а не ваша, всегда к измене повернутая, — ответил Штефан. — И недруги мои это знают! — внезапно вспыхнул он гневом.

Несколько панов поспешили оттащить от князя рвавшегося еще что-то сказать осатаневшего боярина.

Но Штефан уже овладел собой.

— Людям нужны не только земли и хлеб, вельможные паны, — сказал он громко, чтобы слышали все. — Не менее охочи они до правды. Помните об этом, милостивые пане-бояре, творя суд и расправу в отчинах ваших и хоругвях.

— Сегодня все убедились, — учтиво заметил посол Гандульфи, — что его величество палатин Штефан — справедливый государь и судья.

— Ибо не выжил еще из ума, — с улыбкой сказал князь, сдерживая коня, — как ихние милости, вельможные мои бояре, мастера рушить то, на чем стоят. Не думайте, господин посол, вы не раз услышите еще от верных моих панов, что воевода Штефан тиран и зверь. Но тогда прошу вас вспомнить о сегодняшнем суде. И о правде боярина Утмоша.

Господарь и знатный путешественник неторопливо продолжали путь к крепости. Мессер Гандульфи с сомнением покачал головой.

— Вашему величеству, — осторожно начал он, — известно восхищение скромнейшего из слуг ваших перед подвигами и монаршей мудростью властителя этой страны. Не гневайтесь же за дерзость, государь, откройте непросвещенному чужестранцу глаза. Разве землепашец, каждый год с оружием в руках выступающий в военный поход, способен выполнять естественное свое предназначение — возделывать ниву своего барона или князя?

Штефан продолжал холодно усмехаться, посол воспринял это как разрешение продолжить речь.