Вогульская царица

- Дак, чо-чо... Стренулся, говорю, до войны ишшо. Летось как-то, уж не помню в тридцать шестом не то годе, тридцать седьмом, ли чо, я, грит, сейчас вогульску царицу пойду пошшупаю. Поди, присохло там у ей за триста-то лет, так пойду отдеру. Сам пьянушшой был, ноги горохом завиваются, а туда же, покойну царицу шшупать. И дружки таки же бестолковы, по деревне шарашуются, гужи сбирают, чтоб в пешшору-то спушшать. Люди-то говорили ему, дурню, куда, мол, лезешь. А оне водки-то наелись, глаза красны, как у сорожки, и поперли к пешшорам. С бересты факелов накрутили, зажгли и давай Степку помаленьку опушшать. Вначале-то шли, дак раздухарились, а опушшать-то зачали, так стихли. Дело уж под вечер было, а тут совсем темно сделалось. И ни луны тебе, ни зари, ни ясной звездочки. Тихо так. А когда спушшать начали, тут ворон три раза каркнул, а потом филин прямо над ими как ухнет - раз, и второй, и третий. Парни-то и говорят: "Ты, Степаха, не лазь, страшно больно, ну-ка чо случится, ну её к лешому". А тут ишшо ветер поднялся, буря целая. А Степка, нет, говорит, полезу. Он уж и сам спужался, и куражу в ем не осталось, а гонор не велит перед дружками трусом показаться. Те уж и сами не рады, а куды деваться, стали на гужах дальше опушшать. Спустился книзу, а там все костями человечьими усыпано. Темень вокруг непросветная, мыши летучи, нетопыря, всяка нечисть вкруг огня так и залетала. А в ушах: шур-шур, щур-шур. Смотрит Степка - никого, одни кости мертвы да смрад тежелый. Пошел по костям, а сам из гужей не вылазит, за им и волочатся, а другой конец дружки наверху держат. И вроде нету там ничего страшного, одне кости гнилые, а токо зябко ему сделалось, будто кто глядит на его. Он к стенке отошел, факел с огнем задрал и стоит, озиратца. Тут его из темноты кто-то за лево плечо как схватит. Он глядь: птичья лапа в чешуе, темная, ровно вся из костей и жил одних, и когти длинные, загнутые. Схватила и держит. Он огонь-то поднял ближе, так его потом и окатило: царица мертва! Лицо-то череп один без губ, без носа; глаза как в дыры провалились, и огонь оттуда красный. Волосья седые, косматые, на две стороны раскинуты. Зубы желтые оскалила и тянется целоваться, мол, на вот меня, шшупай. Степка-то и сомлел, так всего изнутри и опустило, сам ровно мертвяк похолодел и с лица сбросил, да и протрезвило всего, как на сугробе после парной. Ни рукой, ни ногой шелохнуть не может. И чует, убегать надо, а силов никаких нет. Царица-то в плечо когтям вцепилась, да зубами и тянется, а золото на ей так и горит, так и звенит, оглохнуть можно. Тут Степка и заорал, что есть мочушки. Назад торкнулся, а мертвячка не пушшат, словно клешнями кузнечными ухватила. Когти-то уже спинжак сквозь прошли, кровь так и хлешшет, так и хлешшет, вся уж белая рубаха красной сделалась. Сам-то орет, за гужи дергат, мол, ташшите меня, спасайте, погибель пришла. А упокойница-то держит и втору руку с когтям тянет, и зубами лыбится - ох, страсти! Тут робята зачуяли, дело худо, давай ташшить гужи-те. А у Степки уж и огонь погас. Как выташшили, он уж и не помнил. Опамятовал, когда рубаху располосовану с его сдирали, да ёдом отливали. Плечо-от, ну чисто рысь искогтила, таки штрамы страшенны напаханы, куда те! На другой день смотрят, а Степка-то седой весь. Он и пить через это перестал. Потом уж, когда с фронту приехал, снова запил, да и умер потом. А к пешшорам тем и тропы нет, тако место страховито.

В комнате шумно закурили, заахали, но пленка продолжала мотаться, и все снова затихли.

- Вот ишшо случай такой был, это когда корова потерялась у дяди Трофима. Корова пестра потерялась, така тоже блудня была вредна, така норовиста, прямо в саму чашшу так и лезет. Вот по логу и уховертила к пешшорам. Дядя Трофим и пошел туда, а дело вечернее, солнце уж на закат. Идет это он, а сумеречно уже, и так вдруг нехорошо стало, тихо, а когда уже почти до пешшор дошел...

- Рр-вяу! - взвыл в этот момент Козулин, схватив за шею незнакомую девчонку, которая сидела прямо перед ним у стола.

Тут был и визг, и писк, и "Гады!", и легкая истерика. Короче, вытолкали их с Елькиным из комнаты. Елькин был недоволен Славкиной выходкой, дескать, он тащился от бабкиных загибонов, а Козулин ему кайф сломал, такой ценный прикол замочил, и ва-аще он козел и есть. Козулин же его успокаивал, что такие байки он и сам спорет, как два пальца облизать, он сам из этого Раскусинского района и в деревне этой Двиняново бывал, из-за тёлки в клубе с местными махался, от их станции всего верст двадцать, и к пещере он ходил и ссал через край. Но Елькин насчет "через край" засомневался, - так и так, мол, обтрухался бы после таких бабкиных веселух, что за конец в пещеру покойница стащит. А вот касаемо золота неплохо бы разнюхать.

* * *