Воевода

Мы поднялись в седла. Первым выехал Алексей, за ним Федор, потом я, и замыкал нашу кавалькаду Трифон — второй охранник.

Битва кипела где-то рядом. Деревенские мужики отбивались топорами, косами. Бабы визжали, дети кричали.

Трифон крикнул мне:

— Может, поможем?

— Нельзя!

Мы во весь опор скакали по деревенской улице и уже почти поверили, что ушли, как впереди возникло несколько всадников.

— Стой, пся крев!

Я сместился чуть в сторону от Федора и выстрелил на голос. В той стороне вскрикнули — видимо, пуля нашла цель, и прогремел ответный выстрел. Алексей упал на шею коня. Мы же гнали вперед, не сбавляя хода. Один из всадников кинулся нам наперерез, но с ним вступил в бой Трифон. Теперь мы с Федором остались одни и, не жалея, пришпоривали коней.

Версты через две, когда не стало слышно криков и выстрелов, мы остановили лошадей. Гнать в такой темноте по незнакомой дороге — чистое безумие. И так нам несказанно повезло, что ни один из коней не споткнулся, и никто из нас не сломал себе шею.

Но я рано радовался.

— Георгий, посмотри, по-моему — я ранен, — попросил Федор.

Я соскочил с коня и помог спуститься Федору. Весь рукав его кафтана был липким от крови. Темно, не видно ничего. Я снял с луки седла веревку, отмотал от нее кусок и, отрезав, перетянул ему руку почти у подмышки импровизированным жгутом, чтобы остановить кровь.

— В седле удержаться сможешь?

— Постараюсь, — сквозь зубы ответил Кучецкой.

Я помог ему подняться в седло, взял повод его лошади, сам сел на свою лошадь, и мы поехали.

Лошади шли спокойно, я их не подгонял. Дороги толком не видно, да и как гнать, если Федор может не удержаться в седле. Нам бы сейчас до любой деревеньки добраться, светильник зажечь, рану у Федора осмотреть. Жгут — в данном случае веревку — нельзя держать больше двух часов, рука омертветь может.

Деревня показалась через час пути, когда на востоке уже стало светлеть. Рассвет близок.

Добравшись до крайней избы, я постучал в ворота. Долго не было слышно никакого движения, затем открылась дверь, и крестьянин с порога прокричал:

— Кого тут ночью нечистая носит?

— Эй, холоп, здесь боярин раненый. Прими лошадей, да в избу проводи, надо помочь.

— Ах ты, беда какая! — Селянин бросился открывать ворота.

Заведя лошадей, я помог Федору спуститься на землю. Он уже сильно ослаб — стоял на ногах с трудом, его качало.

— Мешок не забудь, — прохрипел он.

— Не забуду, Федя, не забуду.

Я помог ему зайти в избу, а фактически — затащил на себе, усадил на лавку. Сам же — бегом во двор, схватил мешок с бумагами и — снова в избу.

Федор уже лежал на лавке в беспамятстве.

— Света дай! — прокричал я хозяину.

— Сейчас, сейчас!

Он засуетился, зажег сначала лучину от лампадки перед иконой, а потом уже — масляный светильник.

Я ножом взрезал рукав кафтана. Твою мать! Пуля попала в плечо и, по-моему, задела плечевую кость, зацепив какой-то сосуд. Кровь уже запеклась сгустками, в данный момент не кровило, но стоило мне отпустить веревку, что я использовал вместо жгута, она заструилась вновь.

Черт! Как не вовремя! И инструментов никаких нет. Я же ратником здесь был — не лекарем.

— Так, давай иголку с нитками, да попрочней, не гнилых. Перевар есть?

— Есть.

— Неси быстрее, да тряпок чистых поболе прихвати. А потом найди мне две ровные палочки с локоть длиной.

Ждать пришлось недолго. Селянин принес иголку, нити и кувшин с переваром — мутной жидкостью с сильным запахом сивухи.

Я щедро полил ею рану, плеснул себе на руки, достал нож из ножен и прокалил его острие и иглу на огне светильника. Огонь — лучший стерилизатор, такой способ применялся еще в древнем Риме.

Вздохнул тяжко — свет скудный, инструментов нет — как не опечалиться — и ножом разрезал кожу. Теперь я увидел все страшные последствия выстрела ляха: мышцы разорваны, месиво

из

костных отломков, крови и кусочков свинца.

Федор застонал, дернул рукой.

— Тихо, тихо, Федя, потерпи!

Мне удалось найти расплющенную пулю, подцепить кончиком ножа и удалить ее из раны. Небольшая артерия кровила, и я, поддев ее иглой, перевязал ниткой. В моем времени, в современных условиях, меня за такую работу лишили бы диплома.

Соединив мышцы, я сшил их, а на кожу наложил швы, но не стягивал ее и узлы не вязал. Такие раны, если их ушить, будут гноиться, а ежели оставить свободный отток для экссудата и гноя, заживают быстрее.

Перемотав предплечье чистыми холстинами, я приложил к руке поданные крестьянином палочки и примотал их, сделав своеобразную шину из подручных материалов.

Все! Я сделал то, что было возможно в этих условиях.

Вымыв руки, я уселся на лавку передохнуть. Полежать бы, да нельзя.

— Вот что, хозяин, давай перенесем боярина на постель.

— Жена у меня там.

— Пусть на лавке пока поспит, — грубо ответил я.

Хозяин согнал с постели жену.

Мы вдвоем с хозяином еле перетащили тяжеленного Федора. Уложив, сняли с него кафтан и сапоги. Стряпчий был в беспамятстве.

— Ну, Федор, ты свое дело сделал, теперь лежи, выздоравливай.

Хоть и не слышал — не мог слышать меня Федор, но мне хотелось как-то его приободрить, чтобы он понял — не бросил я его в тяжелую минуту.