Военные рассказы и очерки

Когда все утихли, Вершинин, прищурив один глаз, опять обратился к старикам:

— Ну что ж, мужики, помогайте — надо Расею спасать.

— Надо, надо, — тихо закивали старики.

Слова их искренни, но слегка ленивы. Вершинин, возмущенный этой холодностью, покраснел и, стиснув зубы, сказал:

— Надо, надо… А может, побойчей ответите?

— Да ведь ответили, Никита Егорыч!

— Ну? Кто тут сосновские?

— Мы, Никита Егорыч.

— Сосновцев здесь много.

Вершинин взял холщовый мешок, достал пачку фотографических карточек, завернутых в газетную бумагу, медленно развернул ее и проговорил:

— В Сосновской волости, как раз возле Кудринской заводи, сказывают, начальство отрезало генералу Сахарову пять тысяч десятин земли. Сказывают тоже, он на эту нарезанную ему землю войска привел. Верно?

— Верно, — ответили хором крестьяне.

— Кусок хороший!

— Как не привести войска!

Вершинин продолжал:

— Дал мне товарищ Пеклеванов землемерную карту всех волостей, и вашей — тоже. А там, когда я разговаривал с Пеклевановым, на берегу играл в дудку…

Вершинин, вспоминая разговор с Пеклевановым, задумался, покачал головой, зажмурился.

— Играл там студент Миша, землемер, вот этот.

— Я в Горном институте учился, Никита Егорыч.

— А разве гора — не земля? Земля, только что потверже пашни. Горы умеешь мерить? С чего же пашню не намерить и не разделить?

Громкий голос спросил:

— А разве нам пора делить землю?

Вершинин достает фотографию и показывает.

— Узнаете?

— Каратель!

— Генерал Сахаров!

— Верно, — говорит Вершинин. — Ему отрезано на карте земли столько, что мы его землю вровень закроем его портретом. Так ведь, Миша?

— Приблизительно, Никита Егорыч.

— А говоришь — не знаю землемерства.

Вершинин положил фотографическую карточку на те земельные участки, которые на межевой карте отмечены как собственность генерала Сахарова. Затем он достал другую фотографию и протянул ее Мише.

— Кто тут? Мелко написано, не пойму.

Миша читает:

— Министр земледелия Приморского правительства скотопромышленник Пименов.

— Накрывай его земли. Дальше кто, на этой карточке?

— Атаман Малашин на этой.

— Накрывай!

— Это кто, мужики? Узнаете?

— Купец Баляев Григорий Иваныч.

— Накрывай!

— Это?

— Кулак Обаб.

— Накрывай!

Горько мужикам, печально. С недоумением глядели они друг на друга, со злобой — на карту, всю покрытую фотографиями.

Вершинин сказал, разводя руками:

— Вся земля поделена, мужики! Либо отдана она кулаку, либо купцу, либо казачьим атаманам, либо генералам. Да еще об антервентах не забывайте! Им тоже немало надо. Вот для них-то вы и будете обрабатывать эти земли!

— Барин идет на землю, братцы! — раздается чей-то возбужденный и словно проснувшийся только что голос.

— Отберут землю!

— Отбить!

— Не давай землю, Никита Егорыч!

Вершинин, потягиваясь от удовольствия, с радостью прислушивался к возрастающему шуму голосов.

Он спросил:

— Так что же делать, мужики?

Седой старик, расталкивая всех, подковылял к столу.

— Тебе чего, дед? — спросил Вершинин, ухмыляясь.

— Земли!

— Какой волости?

— Мутьевской, Никита Егорыч.

— Миша, где у нас Мутьевская волость?

— Нету ее, Никита Егорыч.

— Как так нету? — с возмущением спросил старик. Вершинин сказал, пожав плечами:

— Нету, дед! Видишь, все барскими портретами закрыто.

— А я вот этим барам покажу!

Старик хватает карту за край и сбрасывает все фотографии на пол.

Мужики захохотали.

Каратели отступали и окопались в селе Большое Мутьевское. Село с большими огородами протянулось вдоль реки Мукленки, тон самой реки, мост на которой должен был прикрывать своим бронепоездом капитан Незеласов. Мукленка, часто виляя среди тайги и гор, впадает здесь в Кудринскую заводь. От села до железной дороги верст двадцать, не больше.

Между железной дорогой и селом лежат богатые нивы и луга. До революции эти места принадлежали Кабинету Его Величества. После резолюции мужики их пахали и косили для себя, а теперь места эти подарены генералу Сахарову. Сахаров думает заняться здесь хлебопашеством и скотоводством. Пожалуй, преимущественно скотоводством. Луга удивительно пышные! Особенно пышны они возле холмов, прикрывающих Кудринскую заводь. Заводь, к сожалению, мелка и доступна только лодкам, так что генерал предполагает, разбогатев от скотоводства, прорыть через заводь канал, чтобы вывозить оттуда зерно и скот.

Пока в селе и в его окрестностях нет ни скота, ни зерна, а огромные огороды заросли главным образом бурьяном. По бурьяну крадутся мужики с ручными гранатами и ружьями. Ночь лунная, но часовые не видят мужиков. В огородах им стоять страшно, и они предпочитают ходить по улице — дисциплина среди карателей по ночам нельзя сказать, чтобы была крепкой.

В пятистенном доме просвирни вповалку, на сене, спят несколько офицеров. Обеденный стол занят, на нем, положив голову на кулаки, спит старший офицер. Поэтому допрос китайца Син Бин-у ведут в сенях. Молоденький прапорщик, то и дело сползая с сундука, обитого скользкой цветной жестью, глядит со скукой в лицо связанного Син Бин-у. В лампе мало керосина, и офицер, прибавляя огня, спрашивает, зевая:

— Китай, как ты сюда попал? К большевикам пробирался? К партизанам?

— Китай моя ехать надо.