Вода в решете. Апокриф колдуньи

Подтверждаю, что в трактире тогда служили два батрака. Старшим из них был лысый Лука, который в молодые годы бродил с овечьими стадами, однако, в отличие от многих других пастухов, он не нажил имущества, семья же отреклась от него, потому что в путешествиях он сбился с пути света, привык к вашим святым и несколько раз в год отправлялся в города, чтобы принять участие в богослужениях. Младшего, по имени Пьетро, обычно называли хромым, потому что, когда он еще лежал в колыбели, дикая собака пробралась в хижину и, прежде чем испуганная мать смогла прогнать ее, неудачно схватила ребенка за ножку, вывернула ее в бедре и размозжила. У Пьетро не получалось ходить так ловко, как это делают другие, потому он только лениво перекатывался с ноги на ногу, но для службы в местной таверне вполне подходил, возможно даже лучше, чем остальные; Одорико платил ему меньше, а понукал больше, чем любым здоровым батраком. Именно эти два негодяя разожгли перед домом костер и сожгли остатки нашего имущества, в перерыве между этой тяжкой работой взбадривая себя терпким терновым вином, что нашли в тайнике стены козьего загона и забрали в качестве своей доли в общем грабеже. Так продолжалось до вечера, потому что жена Одорико, будучи жадной стервой, велела прочесать всю комнату и проверить ножом даже щели в досках. Верьте, синьор, они выволокли из курятника каждую горсть навоза, перепахали огород, не щадя моркови и пастернака, выколупали камни из фундамента, расковыряли порог и очаг, но не нашли ничего, кроме камней, сажи и личинок. И подло лгут те, кто сует вам под нос горстку безделушек, якобы найденных в дымоходе моей хижины, утверждая, что мать получила их от любовника в знак любви и предстоящей свадьбы, о чем якобы свидетельствует украшающий кольцо знак дракона и графское золото ожерелья. Поверьте мне, я их в глаза не видела, пока вы не выложили их из мешка на этот стол. Если бы у моей матери были какие-то тайные драгоценности, Одорико с женой вытащили бы их даже из-под погребального савана. И нет, я бы не смогла их скрыть. За мной так пристально наблюдали, что в течение нескольких недель после похорон, пока не убедились, что я ничего не утаиваю, даже облегчаться мне приходилось при трактирщице, а та продолжала так пристально меня рассматривать, будто я на ее глазах должна была превратиться в осла, срущего золотом, что, как известно, бывает только в сказках.

Ответствую, что в течение последующих лет я ничего не слышала о своих братьях. Они не присылали мне весточки ни через родню, потому что родни у нас не было, ни через погонщиков скота, ни через пастухов. Наконец я перестала высматривать их и бегать к воротам деревни, когда разносилась весть о каком-нибудь страннике, впрочем, в те времена их было немного, и никто не принес мне слов утешения. Тем не менее я видела пристава четыре раза в год, когда он приезжал, чтобы забрать вермилион. Слуги из стражи вьючили мулов, а он ждал у колодца, не слезая с коня, но не принимал, как когда-то, угощения, приготовленные женами вермилиан специально к его приезду.

Ответствую, синьор, что не знаю точно, в чем была причина гримас пристава, но мне кажется, что после смерти дракона что-то сломалось в Интестини, хотя, возможно, это произошло и раньше, после бойни на Тимори. Я не могу сказать вам, синьор, что это было, ибо, клянусь Всевышним, пристав больше ни словом не обмолвился со мной и не подал мне никакого тайного знака. Впоследствии он приходил за вермилионом, и сам вид его седых волос и изможденной, сутулой фигуры убеждал меня, что мои братья живы и здоровы. Я верила, что если бы было иначе, то ничто не помешало бы ему сказать мне это, что – как вы знаете – оказалось не так. И вот однажды ветреной весной наш пристав умер смертью вермилианина, харкая кровью и каменной пылью, что рано или поздно наполняет легкие тех, кто спускается вглубь Интестини. Сам он, правда, никогда не спускался, но болезнь примирила его напоследок с просветленными, ибо, несмотря на все невзгоды, мы разделяли одну судьбу, и теперь своей смертью он, как хлебом, поделился с нами. Старейшины посетили его в замке незадолго до смерти, чтобы привести на путь света. Он принял их без гнева, но остался при своих святых, которые тут же подвели его, отплатив за верность внезапной смертью. К рассвету он был уже мертв, о чем возвестил колокол на башне, и знайте, что в него били крайне редко – чтобы возвестить о пожарах, приезде сыновей или о смерти, а в более близкие вам времена – о нападении рапинатори[9], о которых вы, без сомнения, слышали слишком много.