Вода в решете. Апокриф колдуньи

Ответствую, что, когда мою мать положили на стол, я увидела, что ее голова полностью отделена от тела; с вытаращенными глазами она лежала на груди покойницы, где, собственно, не должна была находиться. Я полагаю, что потребовалось много усилий, чтобы отрезать ее, потому что, хотя любая шея сломится под железом палача, человеческие кости не так легко поддаются простому ножу. На лбу у нее виднелся знак света, вырезанный кончиком клинка и слегка затертый пылью и сгустившейся кровью, но все же отчетливый. Когда холстина была полностью откинута, я увидела, что живот моей матери распорот и из него извлечены все внутренности, так что он напоминал пустую розоватую скорлупу. Да, синьор, кто-то старательно выпотрошил из нее всю жизнь, и мы так и не нашли часть ее останков, хотя мы с моими братьями много раз прошли по тропе, ведущей к Индиче, в поисках каких-либо следов, отпечатков ее ног или кусочков ее тела, но, как вы правильно заметили, хищные птицы и дикие животные, конечно, нас опередили.

Ответствую далее, что трактирщик Одорико, который впустил этих шестерых вермилиан с их печальной ношей в комнату, поспешил снова прикрыть покойную тряпкой, тщательно подобрав ее края. Он приказал мужчинам молчать, из чего я делаю вывод, что даже если не они убили мою мать своими руками, то наверняка знали, кто причинил ей смерть, а значит, могли сделать нечто большее, чем возложить руки мне на лоб в знак благословения со словами, что свет успокоит мою утрату. Понимаете, это был обычный добрый жест утешения, в котором не отказывают в наших краях сиротам. Но когда они по очереди прикасались ко мне шершавыми, теплыми и успокаивающими руками, я осознала, что все они – все те шесть человек, вошедшие утром в наш дом с трупом матери, а также трактирщик Одорико – были ночью на склоне Сеполькро и трогали меня совершенно иным образом, но тогда я не осмелилась об этом упомянуть, потому что в сравнении с мертвой матерью все остальное казалось несущественным и незначительным. Кроме того, меня быстро отослали во двор, потому что я стала женщиной, а зрелая женщина не должна оставаться под одной крышей с мужчиной, не являвшимся ее братом, мужем, кузеном или кумом. Затем двое из них отправились за старухами и женами, и когда их привезли, дом наполнился шумом и суетой, как никогда раньше. Жены вермилиан, до сих пор не переступавшие наш порог и ускорявшие шаг, когда на общинной дороге встречали мою мать, ведущую на веревке своих мулов, теперь разожгли огонь и принесли свежеотбеленное полотно, чтобы прикрыть ее и перевязать самые ужасающие раны. Одна из старших просветленных нежно взяла меня за руку, подвела к кадке, наполнила ее чистой водой и помогла мне обмыться, потому что я все еще была покрыта драконьей слизью. Она сделала это без единого слова, и теперь мне интересно, действительно ли она считала, что я была перепачкана только кровью моей мертвой матери. Но когда она заметила, что я истекаю кровью, как взрослая женщина, она протянула мне тряпку и показала, что я должна сделать, чтобы позаботиться о себе и не пачкать одежду. Она помогла мне также надеть чистое платье и причесаться, чтобы скрыть следы всего, что произошло ночью, а тем временем ее соседки делали то же с моей матерью, со всей серьезностью и спокойствием, как будто она встретила обычную смерть. Никто со мной не говорил и ни о чем не спрашивал. Меня оттеснили в угол, чтобы я не мешала обрядам, и я стояла там, не говоря ни слова, глядя на них и думая о драконе, потому что он оплел нас своей смертью и из нее уже невозможно было выпутаться.

Далее ее вразумляли именем Всевышнего и милосердием Его, призывая хорошо поразмыслить и поведать всю правду, после чего отвели ее в тюрьму.

Записано и засвидетельствовано доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом трибунала.

VII