Во власти девантара

— О Лут, почему это должно было случиться в твоей пещере? Почему ты вплетаешь нити в наш саван?

— Не говори так! Даже с существом, которого я не знаю. — Он посмотрел на Фародина. — Сегодня мы не впервые совершили невозможное. Кто знает, быть может, мы одолеем и ту стену снаружи.

Мандред протянул ему руку.

— Будем друзьями?

Нурамон удивился. Никогда в жизни никто не просил его дружбы. Он взял руку Мандреда и руку спящего Фародина. Обе они были холодны. Он даст им тепло.

— Возьми его за другую руку, — попросил он Мандреда.

Сын человеческий был удивлен.

— Колдовство?

— Да.

Они сидели так, и Нурамон отдавал им свое тепло, забирая холод. И поскольку в нем постоянно рождалось новое тепло, а от обоих его товарищей поступало все меньше и меньше холода, случилось так, что холод совсем ушел из тел Мандреда и Фародина.

Через некоторое время сын человеческий нарушил молчание.

— Скажи, Нурамон, как ты думаешь? На кого из вас нацелился девантар?

— Не знаю. Может быть, девантар мог видеть то, что еще только случится. Может быть, Ванна стала бы великой волшебницей. А Фародин — герой, о котором сложено уже немало легенд. Кто знает, что станет с ним?

— А он вправду убил семерых троллей?

Нурамон пожал плечами.

— Некоторые говорят, что даже больше.

— Больше, чем семь! — Человек недоверчиво поглядел на спящего Фародина.

— Он не хвастает своими деяниями. И поскольку он настолько скромен, королева часто отправляет его с поручениями. — Целитель втайне всегда завидовал товарищу и никогда не понимал, почему для Нороэлль это не имеет значения.

— А какая причина могла быть у этой твари, чтобы убивать тебя? — не отставал Мандред.

— Кто знает, в чем заключается его предназначение? А теперь давай помолчим и подышим спокойно. А то еще замерзнем.

— Хорошо. Но сначала пообещай мне кое-что.

— Что же?

— Никому никогда не говори, что я держался с вами за руки.

Нурамон едва не расхохотался. Какие же странные эти люди.

— Обещаю.

— А я обещаю тебе, что ты всегда можешь рассчитывать на Мандреда, — торжественно объявил сын человеческий.

Его слова тронули Нурамона.

— Спасибо, Мандред. — Другие эльфы ни во что не поставили бы дружбу человека, но для Нурамона это многое значило. Он надолго задумался, а потом сказал: — С этого дня ты — друг эльфов, Мандред Айкъярто.

Ребенок

Нороэлль закрыла глаза. Год прошел с той ночи, когда ей приснились любовные игры с Нурамоном. И то был больше, чем сон. На протяжении последних четырех времен года в ней рос ребенок. Сегодня настал день родов. Она чувствовала это так же отчетливо, как воду, в которой плавала, или прикосновение русалок, находившихся рядом.

Она открыла глаза. Стояла ночь, небо было ясным и звездным. В лунном свете рождаются эльфы, в лунный свет возвращаются. Она чувствовала, как прохладная вода касается ее тела. Волшебство источника пронизывало ее и ребенка внутри. Ребенок шевелился.

Одна из трех русалок поддерживала ее голову. Нороэлль чувствовала, как ее грудь равномерно вздымается и опускается. Вторая русалка пела одну из песен своей далекой родины. А третья была рядом с Нороэлль, готовая прочесть в ее глазах каждое желание. Все они прибыли из Альвемера, чтобы помочь ей с родами. Они были морскими подругами волшебницы, имен их не знал ни один эльф. Их обнаженная кожа блестела, словно усеянная бриллиантами. Взгляд Нороэлль скользнул к берегу, затем к лугам, где в лунном свете сверкали крылышки бесконечного множества фей.

На берегу стояли Обилее, королева и некоторые придворные. Юная Обилее светилась от счастья. А лицо Эмерелль не выражало ничего. Два эти лица были словно зеркалами прошедшего года.

Обилее рассказывала ей истории о том, как мужчины приходили к своим возлюбленным после смерти, чтобы зачать с ними ребенка. Однако королева выражала сомнения и держалась отчужденно.

Нороэлль чувствовала, как ребенок шевелится в ее чреве. Ссора с королевой заботила ее гораздо меньше, чем вопрос, сможет ли она стать ребенку хорошей матерью. Она знала истории, которые рассказывала ей Обилее долгими ночами. И знала, какую часть ее подруга всегда опускала: у родившегося ребенка всегда была душа возлюбленного. Эта мысль пугала Нороэлль, потому что это означало бы, что Нурамон зачал сам себя. Он был бы своим собственным отцом, а она стала бы матерью своему возлюбленному.

Она со страхом спрашивала себя, сможет ли быть матерью Нурамона. Однако теперь, лежа здесь, она знала ответ. Да, сможет! Она будет помнить отца, таким, каким он был. И этот ребенок…

Вот оно! Мать часто рассказывала ей о родах. Однако ничто не могло подготовить ее к тому, что она сейчас ощущала. Словно кто-то произнес могущественное заклинание, и ребенок пришел в движение. Ее тело изменилось, Нороэлль чувствовала это. Она увеличивалась там, куда двигался ребенок, и уменьшалась там, откуда он уходил. Это было постоянное превращение, и Нороэлль понимала, как ее тело в этой изменчивой игре, словно приливы и отливы, принимает в себя воду источника, чтобы могло свершиться превращение и ребенок отыскал дорогу. Она осознавала его настойчивость, он хотел наконец родиться на свет.