Во имя отца и сына

В такой момент, если ему попадались под горячую руку те его неугодные казаки – одногодки, с которыми он парубковал в свое время и частенько конфликтовал в беззаботной молодости, которых и теперь не долюбливал, по старой памяти, потому, что они приходились ему не по нутру и относился он к таким с нескрываемой неприязнью. При встрече с ними устраивал им такую несусветную бучу, что только держись. Всем им становилось и тошно и горько и места мало. Разбегались они с перепугу, как мыши в шуршу. Каждый из них бежал туда куда попало, не зная куда себя деть, и где найти ближайшее надежное убежище (укрытие), для того, чтобы, как можно подальше, держаться от буяна. На следующий день приходилось страдальцам волей или неволей, а идти к бабке Чижихи на поклон, чтобы она молитвой от испуга избавила. После этого они еще долго помнили эту встречу. Всё-таки нечасто бывает подобное…

В станице давно и не зря поговаривали, что у Богацковых вся порода такая бусорноватая.

Артем Силантьевич ерзал на лавке возле своего стола. Ему не терпелось показать всем казакам, приглашенным к столу, что он тоже не лыком шит. После второй выпитой чарки долгожитель немного захмелел. Важничая, он расправил у себя на груди свои кровные два Георгиевских креста – четвертой и третьей степени и протер сухоньким кулачком слезящиеся и глубоко ввалившиеся от старости глаза. Старый казак, растроганный до слез праздничным присутствием собравшихся станичников, закашлялся от волнения. Не без умиления и гордости с почтительным восхищением посмотрел он на Корнея Кононовича, как на удачливого земляка-станичника и прошамкал беззубым ртом:

– Господа казаки, я хочу вам сказать, что у настоящего кубанского казака, такого, как наш станишник Корень, завсегда тольки так и должно быть – или грудь в крестах, или голова в кустах.

Смутившийся Корней Кононович привстал с места, поднял голову и осмотрел присутствующих. Не спеша он расправил свои могучие плечи и только потом с достоинством раскланялся на все четыре стороны.

Артем Силантьевич еще больше оживился и, боясь упустить подходящий момент, чтобы высказать основное, продолжил свою мысль и особо подчеркнул:

– Другой участи Георгиевским кавалерам, к придмеру, таким казакам, как я и нашенский станишник Корень, не дано!

Чувствовалось, что старый казак действовал по принципу, что если сам себя не похвалишь, то будешь сидеть за столом, как оплеванный.

Находясь в хорошем подпитии, Артём Силантьевич, восторженно и с восхищением, глядя на награды Корнея Кононовича, уже дрожащим голосочком, кричал:

– Мы, кубанския казаки, народ служилай и храбрости нам не занимать. Воевать с нехристями, так воевать. У нас, казаков, тольки такая закваска в душе водится. Другой у казака и быть не должно. – Так выпьем жа, господа казаки, за веру нашу християнскаю, за царя-батюшку и за Отечество. – При этом Артём Силантьевич опорожнил свою порцию водки, понюхал ломтик хлеба и лихо приударил дном опустошённого стакана о деревянную крышку стола.

Его не на шутку обеспокоенная жена, глядя на мужа, который не в меру расхрабрился, ужаснулась:

– Ты мой, дорогой, прежде, чем заглядывать в свою очередную безразмерную посуду с водочкою, лучше почаще заглядывай в свои метрики и читай их внимательно. Я тибе об етом уже не один раз повторяю. Оны у тибе, к стати, в прискринке, в сундуке лежать. Вот тады, прежде чем прикладываться к стакану, будишь помнить, а скольки ж тибе годочков уже стукнуло!

Артем Силантьевич, не обращая должного внимания на тревожные предупредения жены, панибратски похлопал полного Георгиевского кавалера Корнея Кононовича Богацкова по плечу за то, что тот оказался не чета некоторым станичным казакам, которых судьба явно обошла стороной, и возвратились они домой, обделенные царскими наградами. Артему Силантьевичу, как старшему по возрасту среди собравшихся станичных казаков, такая фамильярность не возбранялась.

Когда дело дошло до третьей чарки, Корней Кононович вдруг поднялся со своего места и предложил:

– Господа казаки, теперича давайте выпьем за процветание нашего кубанского казачества. – Тут он немного подумал и поскреб пятернею лоб. И только потом погрустневшим, озабоченным голосом прибавил: – Боюсь, господа казаки, чтоба мы с вами для наших потомков годов этак через сотню не оказались, как те известные нам два облысевших кургана, что притулились за выгоном к нашей станице Кавнарской, Как видитя, што теперича оны, эти безродние и всеми забытые курганы, за многия годы поросли дремучим быльем.

На последнем слове Корней Кононович вдруг прервал свою печальную речь. Ему обидно стало за беспамятство станичников, поэтому он вопросительно посмотрел на рядом сидевшего Артема Силантьевича и с хитрецой на лице, как бы между прочим, его спросил:

– Хочу у Артема Силантьевича, нашего многоуважаемого казака, поинтересоваться насчет происхождения курганов. Он у нас усе знаить!

Растерянный и сконфуженный Артем Силантьевич с недоумением пожал плечами, подскочил с места и замахал на Корнея Кононовича руками.