Во имя отца и сына

Майский ветерок ласкал трепетный взгляд полного Георгиевского кавалера и гнал от двух гололобых курганов на запад возбужденные волнообразные травяные серебристые валы, и катились они, повинуясь этому шальному ветерку, куда-то за необозримый и призрачный горизонт. Воздух вокруг, пропитанный духмяной смесью разнотравья с горьковатым привкусом белесой полынь-травы, бодрил приморившихся всадников. А когда солнце стало подниматься поближе к зениту, ползучий чабрец, как показалось Корнею Кононовичу, все больше и больше припадал под копытами его коня к кубанской земле, словно изголодавшийся младенец к материнской груди.

Рядом с Корнеем Кононовичем грациозно восседал на своем черном как смоль коне-красавце его кум – командир Кавнарского кавалерийского полка удалой ротмистр Кондратий Акимович Сиротюк. Своего умного, преданного и выносливого коня Кондратий Акимович перед самым уходом на войну с турками присмотрел, выторговал и купил у капризного коннозаводчика в Кабардино-Балкарии и впоследствии нисколько не пожалел, что приобрел его дороговато.

Когда до станицы Кавнарской оставалось рукой подать, вдруг словно гром среди ясного неба грянул полковой оркестр, который по такому торжественному случаю состоял из медных труб, начищенных до умопомрачительного блеска. И тут же удалая песня вырвалась из луженых казачьих глоток и, заглушая в вышине сладостные песни жаворонков, разлилась над кубанской обворожительной степью.

Скакал казак через долину,
Через кавказские края,
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке.

Кольцо казачка подарила,
Как уходил казак в поход,
Она дарила, говорила:
"Твоя я буду через год".

Вот год прошел. Казак стрелою
В село родное поскакал,
Навстречу шла ему старушка,
Шутливо речи говоря:

"Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня,
Тебе казачка изменила,
Другому сердце отдала".

Казак колечко золотое
В реку бурливую бросал.
Он повернул коня налево
И в чисто поле поскакал.

Эта залихватская, все оглушающая вокруг казачья песня взбудоражила и переполошила всех жителей в станице Кавнарской, которые привыкли к ежедневной тихой, спокойной и размеренной жизни.

Поэтому и стар и млад в растерянности высыпали на станичные улицы, чтобы поглазеть на приближающуюся лавину казаков. Вскоре кое-кто из растерявшихся встречающих все-таки догадался, что это свои же родные станичные казаки. И все, спотыкаясь, побежали наперегонки за выгон в сторону гололобых курганов, откуда неслась удалая, но щемяще-грустная песня. Впереди всех бежали резвые и неутомимые казачата. Никому из взрослых их было не перегнать. Наконец уже ни у кого из встречающих не осталось сомнений, что лавина всадников – это не кто иные, как свои долгожданные станичные казаки, которые возвращались домой из очередного военного похода.

Каждая молодая нетерпеливыя казачка, подобрав выше колен подол своей длинной цветастой юбки, бежала без остановки навстречу приближавшимся казакам. А те из казачек, которые были постарше, запыхавшись от непривычного бега, приостановились, чтобы перевести сбившееся дыхание и получше разглядеть лица лихих всадников. Тогда они поспешно приставляли ребро ладони к своим дугообразным черным насурьмленным бровям, чтобы солнце не застило глаза, и напряженно рассматривали лавину лихих всадников, пытаясь среди них обнаружить своих долгожданных мужей или признать знакомых. Взволнованному ликованию у всех встречающих не было предела. И слез радости было тоже сполна. Всех молодых и пожилых казачек переполняла гордость за то, что не оплошали их доблестные казаки-станичники и теперь с заслуженной победой возвращались домой. Из газеты, которая издавалась на Кубани в Екатеринодаре, они уже знали, что при взятии вражеских турецких крепостей Карс, Баязет и порта Трапезунд Кавнарский кавалерийский полк приумножил боевую кубанскую казачью славу и был особо и заслуженно отмечен самим царем-батюшкой как Верховным главнокомандующим.

Встречающие пожилые казаки-станичники по усталым лицам воинов-казаков определили и почувствовали, что все они рвались поскорее добраться домой, и в дороге им было явно не до сна. Но несмотря на смертельную усталость, каждый из них изредка посматривал на свою тощенькую походную суму, притороченную сбоку, и выглядел вполне молодцевато.