Внутри ауры

— Ты чокнутый? Зачем ты это делал? Это ведь глупо… Один человек не сможет остановить решение всего правительства… Проще было не участвовать в войне… Тебя же за предательство могли свои расстрелять…

— Я знаю.

— И ты все равно участвовал… Зачем?

— Ты этого не поймешь. Это связано с действием Ihticoyonpui, часть которого продолжаешь в себе носить всю оставшуюся жизнь.

Кирилл притих, но не собирался прекращать опрос:

— И что было дальше?

— Меня отправили под трибунал и приговорили к уголовному сроку.

— А потом надоело за решеткой, и ты решил по новой начать?

— Нет. Я не зависим от местоположения. Просто обстоятельства вынудили меня покинуть тюрьму, а контракт с частной военной компанией был единственным выходом.

— То обстоятельство — это Пиззздюки?

Молдован кивнул.

— И ты потом удрал с места военной операции на вертолете?

— Да. Когда понял, что резервации угрожает опасность.

Теперь хронология складывалась воедино. Кирилл притих и уже со спокойным прозревшим видом стоял и смотрел, как наслаждаются подаренной жизнью люди.

— Что же ты делал, если не убивал? В тюрьме, на войне… Ты ведь не можешь существовать, как все. Ты же избранный.

— Я помогал людям.

— Чем?

— Выживать.

— Каким образом?

Молдован сделал небольшую паузу, ведь в храме прозвучал массовый распев, который невольно своей красотой касался души.

— Как ты думаешь, что человеку может помочь в тюрьме? Когда каждый день тебя мучает осознание, что время, единственное, что у тебя есть ценного, сгорает? Что ты заперт в клетке и что все любимое тебе осталось в далеком прошлом, а шансы на будущее сомнительны? Что ты все утратил, но продолжаешь существовать…

— Не знаю, — выдавил из себя парень.

— Все просто, — ответил Молдован. — Может помочь лишь вера в свободу.

Кирилл молча слушал и не мог добавить ничего компрометирующего.

— А знаешь, что человеку может помочь на войне? Когда в следующую секунду ты можешь навсегда исчезнуть и ни с кем даже не попрощаться? Когда ты не узнаешь себя в своем поведении и мыслях? Когда твои товарищи умирают за навязанную идею и необязательную меркантильную прихоть политических верхушек? Когда понимаешь ничтожность отпущенного тебе времени…

— Нет, — голос парня становился все тише.

— Может помочь лишь вера в светлое мирное будущее.

Молдован прервался. Он повествовал без побудительного подтекста. Для него эта правда была сущей и ясной.

— Тяжело убедиться в том, у чего практически нет шансов. Тяжело себя обмануть и не сдаваться. Поэтому и существует вера. Мизерная вероятность, что завтра будет лучше. Это иллюзорное завтра и продлевало жизнь. Мне удавалось в них вселить веру.

— Как?

— В тюрьме я рассказывал сказки. О холодных бодрых речках. О бескрайних разноцветных лесах. О голубом небе над головой днем и звездной ночи. О дальних странах, где протяжные песчаные пляжи, дикие неизведанные острова, диковинные звери и глубокий необузданный океан. О разных интересных людях, поселениях, с которыми они еще смогут связать свои судьбы. О космосе, где миллионы планет, тысячи галактик и много-много недосказанности. Я им рассказывал о необъятности нашего пространства, которое их ждет и в котором для всех хватит места. Они начинали верить в хотя бы один свободный миг и случайный визит в одну из этих сказок…

Люди вокруг пели и танцевали. Все было очень просто.

— А на войне я брал за руку и смотрел в глаза. Я был своего рода проводником в те недоступные времена, где человек был счастлив. Они вспоминали родной дом. Близких людей. Преданную дружбу. Головокружительную любовь. Первые эмоции и впечатления от познания мира. Мелькали самые разные воспоминания: у кого-то поездка летом к бабушке и дедушке, у кого-то поездка на поезде к морю, у кого-то душевный разговор, длящийся всю ночь, у кого-то рождение ребенка, у кого-то дискотека и танец со второй половинкой, у кого-то самые банальные объятия и поцелуи. Самые разные и непредсказуемые моменты жизни. Солдаты переживали моменты, где они были нужны и любимы. После этого у них зарождалась в сердце вера, что они выживут, что есть, ради чего сражаться, и что когда-нибудь все наладиться и успокоиться.

Кирилл молчал, но впитывал каждое слово. Он больше не злился на людей вокруг. Сколько в нем сохранилось к той минуте положительных чувств, столько он пережил вместе с окружающими незнакомыми существами.

— Я никого больше не убивал. И никогда не убью. Не потому, что я вижу в этом безбожие и недопустимость, а потому что я не боюсь никого и ничего. А что до человеческой веры… Я повторюсь — это сильная и стойкая иллюзия, без которой незачем и невозможно жить. Не важно, во что верить — в свободу, в любовь, в Бога, в сокрушение мира, в светлое будущее, в самого себя. Все эти формальности стираются с учетом идентичного самообмана, но только с верой человек может выжить. Она его держит на плаву и дарит ему самое лучшее и светлое, что в нем есть. Глупо и смешно. Поэтому я люблю именно такую веру…