Читаем Внутренний враг полностью

На запинающихся ногах он вернулся в дом. Он плохо видел, хотя очки никуда с его носа не подевались. Если бы его спросили потом, почему он сделал то, что сделал, он бы не смог ответить. Он не принадлежал себе. Не различал цветов. Он видел только топор и дверь. Взял топор. Вошёл в дверь. Щелкнул выключателем.

Невольно бросил взгляд в тот угол, в котором недавно стоял охраняющий деда автоматчик. Табуретка.

Свет лампочки не потревожил старика. Глаза оставались закрытыми, рот запал. Вот так, по ночам, они арестовывали людей. Брали кого в чём — в кальсонах, в ночных рубашках.

— Ты фашист, — заговорил Миша сбивчиво. — Ты хуже. Фашисты убивали чужаков, а ты и такие, как ты, — своих.

Миша рассматривал лицо Степана Васильевича. Тот лежал ровно, так, как Миша его уложил.

— Ты рассорил моих родителей из-за своего вождя. Слово «преступник» тебе не понравилось. Ты трус. Ты даже перед смертью не решился сказать мне, кто ты.

Миша стоял над своим дедом, беззащитным и маленьким, крепко сжимая топор. Страшно даже помыслить.

Занёс топор. Занёс так, как если бы хотел размозжить стариковский черепок.

Если бы хотел размозжить мышь.

Фанатика.

Навсегда избавить от ига.

Других избавить.

И самого себя.

Хотел.

Но не мог.

Знал, что не может.

Не сможет.

Но топор занёс. Руки тяжелели силой. Верные руки готовы были обрушить злость.

Хоть намерением насладиться…

Дед открыл глаза. И скосился на Мишу. Головы не повернул, а скосился. Зрачки в углы глаз скатил. Это произошло так неожиданно, скошенные глаза вцепились так крепко, что спину Мишину обдало ледяным снежком, затылок когти стянули. Ледяной, нестерпимый ужас наполнил его сердце.

Миша не мог отвести своих глаз от глаз деда. Дед впервые с их встречи смотрел прямо на Мишу, глаза в глаза, смотрел ясно, не отпуская. Стоя перед этой человеческой развалюхой, перед ненавистным зловонным куском дряблой плоти, Миша чувствовал бессилие. Ладони, сжимающие топорище, взмокли. В глазах деда была сила, власть, неподчинение. Презрение к Мише, к себе, к жизни и смерти. Презрение к Мишиной мечте убить его. Презрение к Мишиной нерешительности. И не от того сила, что мускулы, не от того власть, что полномочия, а от неверия и безразличия. Для деда Миша был сразу всеми очкариками, всеми умниками — троцкистами, вредителями-интеллигентиками, которых он, Степан Васильевич, так легко сжигал своим светом.

Сколько Миша простоял, зачарованный взглядом старика, он потом точно определить не мог. Может, час простоял, а может, минут пять. Дед закрыл глаза так же неожиданно, как открыл. Миша почувствовал, будто его застали за чем-то очень-очень личным, за кражей или мастурбацией, застали, посмотрели, не говоря ни слова, и отвернулись скучно. Дед застукал Мишу, поигрался с ним, с его страхом, и, проявив глубочайшее презрение, утратил интерес. Он знал, что Миша не опустит топор на его голову. А если и опустит, что с того. Миша стоял оплёванный, руки, сжимающие топор, онемели. Выбили из Миши признание без всякого труда, всё он подписал, товарищей оговорил.

Миша никак больше не мог оставаться в комнате, но и сойти с места не мог. И действие и бездействие были мучительны. С трудом великим Миша опустил топор. Руки не слушались, суставы заржавели. Сделал шаг, ступил из заколдованного круга, который незримо очертил вокруг него дед. Второй шаг. Третий. Лампочку Миша за собой не выключил.

Выбежал во двор. Он сжимал зубы, лицо его дрожало. Задрал рукав на левой руке, взял топор в правую, вытянул левую, сжал кулак, вены вздулись, занёс топор…

Опустил топор.

Снова занёс. Закусил губу. Зажмурился…

Открыл глаза. Поднёс край топора к руке. Царапнул. Кровь выступила жгучим пунктиром. Швырнул топор далеко в кусты.

Миша долго бродил по саду, вернулся в дом, только когда совсем продрог. Растопил печь. Огонь плясал на старых деревяшках, щекотал деревяшки, юркие огненные хвостики пролезали в самые потаённые щелочки. Огонь был как взгляд деда, не было от него спасения. Жар из топки разморил Мишу, на рассвете он не заметил, как задремал.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новый мир, 2012 № 05

Одинокое путешествие на грани зимы
Одинокое путешествие на грани зимы

Повесть про путешествие в одиночку по реке Лена — неподалеку от Байкала, в октябре, то есть на исходе здешней осени; под снегом, дождем, солнцем; с глухими лесами на берегах, оживляемыми только медведями, оленями, глухарем и другими обитателями; про ночевки, рыбалки, про виски перед сном и про одиночество, погружающее человека в самого себя — «…Иногда хочется согласиться со своим одиночеством. Принять его как правильное развитие жизни, просто набраться мужества и сказать себе: вот и все. Теперь все понятно и дальше надо одному… Может, и потосковать маленько, прощаясь с теми, кто будто бы был с тобой все эти годы, и уже не страшась ничего… с Божьей помощью в спокойную неизвестность одиночества.Это трудно. Это почти невозможно.Речка разбилась на две протоки. Ефимов пошел по правой, дугой обтекающей низкий галечный остров с мелкими кустиками. Остров был вытянутый, в самой широкой части, в двадцати метрах от берега торчали… оленьи рога. Иван присмотрелся. Под рогами был взгляд, а потом Иван увидел и всю морду. Изюбрь лежал и следил за Ефимовым, медленно поворачивая голову. Лодку нехорошо несло под "расческу", нагнувшегося над водой дерева, Иван стал отгребаться, и этого зверь не выдержал. Поднялся и спокойной рысью стал уходить в дальний конец острова. Он не понимал, кто там плывет, он вообще мог никогда не видеть человека».

Виктор Владимирович Ремизов , Виктор Владимирович Ремизов

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги