Внутренний голос

Отец не желал нянчиться не только со мной: церковные хоры, которыми он руководил, тоже должны были соответствовать высочайшим стандартам. Он выбирал для них очень трудную музыку, вроде «Чичестерских псалмов» Леонарда Бернстайна или длинной и сложной баховской кантаты «Христос лежал в оковах смерти». А когда они жаловались, просто отвечал: «Мы сделаем это. Мы ее выучим. Это будет нелегко, но вы справитесь». Если же они отказывались и предлагали выбрать другое произведение, он спокойно заявлял: раз дела обстоят таким образом, им придется поискать нового хормейстера. Он ждал, что остальные так же, как и он, приложат все силы для достижения цели. Ни на кого — ни на своих учеников, ни на детей — он не смотрел снисходительно: «Ну, ты для этого дела не годишься». И именно благодаря его завышенным ожиданиям мы все добивались побед.

Боялась я выступать или нет, хорошо я пела или не очень, одно могу сказать точно: я не останавливалась на полпути. В старших классах учитель музыки Роб Гудлинг поручил мне роль в очередной постановке «Моей прекрасной леди». До сих пор не перестаю удивляться тому, сколько талантливых учителей встретилось мне в юности, а ведь мы жили вовсе не в сердце развитого мегаполиса. Роб был полон оригинальных идей, например, возил одаренных учеников на экскурсии в Европу. А еще приглашал участвовать в мюзиклах красавчиков баскетболистов и спринтеров, и на репетиции после уроков стали стекаться целые толпы. Неожиданно актеры стали популярны в школе, а я благодаря своему голосу — и вовсе звездой. (Уверена, именно Робу я обязана тем, что на выпускном меня выбрали королевой бала.)

Мне бы хотелось, чтобы всех детей с такой же любовью приобщали к искусству. В бедных районах, к примеру, где школы испытывают вечные финансовые трудности, уроки музыки доступны далеко не всем. Зато в Техасе музыкальному образованию придают очень большое значение, наравне со спортом. В штате Нью-Йорк во многих государственных школах весьма серьезно обучают музыке, а в некоторых — уделяют больше внимания, чем традиционным академическим предметам. О состоянии музыкального образования в целом сложно говорить из-за отсутствия единого подхода, но связь между бюджетом школы и числом и разнообразием уроков музыки очевидна.

В юности мы набивались в школьный автобус со своими скрипками, флейтами и тромбонами и репетировали детский стишок «Ты мигай, звезда ночная» и ноктюрны Шопена так же рьяно, как зубрили таблицу умножения и орфографию. Никто не рассчитывал, что все мы вырастем музыкантами, но учителя полагали, что занятия музыкой облагораживают, обогащают душу, а понимание ее приносит ни с чем не сравнимую радость. Развивать творческие способности у детей так же важно, как и давать им знания, ведь духовная пища необходима каждому. Творческие задания помогают ребятам представить себе лучший мир — чтобы затем создать его.

Примерно в это время меня приняли на еженедельный спецкурс композиции — со всего Рочестера лишь горстке школьников посчастливилось туда попасть. Я начала писать стихи и песни еще в младшей школе; первое мое творение — «Звездочет» — стало признанным хитом у друзей и знакомых, а также желанным гостем на конкурсах юных талантов и всевозможных праздниках. Позже я написала немало пьес для фортепиано и гитары — а на втором курсе колледжа научилась выражать свои чувства при помощи слов. Нет никакого сомнения в том, что именно сочинительство помогло болезненно застенчивой девочке лучше понять себя. Вместо того чтобы играть по чужим нотам, я начала писать музыку и потихоньку разбираться в себе. Сочиняя музыку, я не старалась понравиться — главное было выразить себя. Неудивительно, что в те дни моей героиней стала Джони Митчелл, и я заслушивала до дыр пластинки с ее проникновенными песнями. Я думала, что «Шорох летних трав» и «Хиджра» — мои личные открытия. Ее удивительная поэтичность и волшебный голос принадлежали тому миру, в котором я хотела бы жить.

Аспирант из Истмена Уильям Харпер, преподававший нам композицию, полностью изменил мое представление о музыке. Никогда не забуду то первое занятие, когда мы слушали «Плач по жертвам Хиросимы» Пендерецкого[3]. Я не могла поверить, что такая музыка существует, а я даже не подозревала об этом. Я была так потрясена, что не могла ни слова вымолвить. Прекрасно помню каждую деталь: маленькая аудитория, свет поздней осени из окон, Уильям Харпер сидит на краю стола и слушает, опустив подбородок и прикрыв глаза. Все будто замерло, и мне казалось, что я слышу музыку впервые в жизни. Мой огромный интерес к современной музыке зародился именно в тот день и благодаря этому замечательному произведению.