Внутренний голос

Так обычно поступают с собаками. Собакам запрещено брать еду у постороннего. Но китаянка улыбнулась одними уголками губ. Глаза ее были ласковые. Значит, можно.

Прошло три года.

Максим жил в Китае. Его жену звали Аламухань, а дочку Маша.

Маша родилась со светлыми волосами. Аламухань сказала: «Покрасим». Глаза у Маши узкие. Это не перешибешь. Но все же шире, чем у чистых китайцев.

Быть женой для китаянки – это совмещать многие умения: горничная, повариха и гейша. И никакой халтуры ни в чем. Своего рода служба.

У Максима не возникало никаких вопросов, упреков. Жизнь текла как ровная дорога, без ухабов.

А какие могут быть ухабы? Все ясно: двое детей, труд, любовь.

Любовь – это зонт, который оберегает от любого дождя. С любовью ничего не трудно. Максим запретил жене ездить в командировки, мотаться по самолетам. Это опасно. И вообще не хотелось оставаться без нее.

Длинное имя Аламухань его напрягало. Он звал жену Алла.

Максим с Аллой открыли свой прибыльный бизнес: русские закуски. У них была небольшая лавка, где продавались соленые огурцы, квашеная капуста, самогон.

Рецепты Максим позаимствовал у Фиры. Он их помнил.

У Фиры был настоящий талант квашения и соления. К ней за рассолом приходили знаменитые алкоголики: артисты, писатели, живущие неподалеку. Иногда приезжали из области. Фира была знаменитость своего рода.

Русские закуски разлетались в тот же день, ничего не задерживалось. Китайцы были в восторге от русских закусок. Капусту квасили вместе с клюквой, добавляли немножко сахара. А в огурцы клали смородиновый лист и хрен. Что касается самогона, то он входил в пьющего как глоток свежего воздуха. Не чувствовалось никакого постороннего запаха. Счастье!

Аламухань гордилась Максимом. Этот русский зажег над ее жизнью звезду: работы меньше, а денег больше.

Наняли трех подсобных рабочих. Их должность называлась «помогайка».

Максим и сам помогал. Толкал тележки с капустой. Видела бы Надька. Случилось то, чего она боялась: тележка плюс усилия. Но там усилия были бесплатными, а здесь конвертируемые в валюту.

Максим изъяснялся с женой по-русски. Китайская грамота была ему не под силу. Иероглиф, как грозный часовой, стоял у ворот Китая и не пропускал чужих.

Китайцы нравились Максиму – тихие, работящие. Спокойно перебирают пальчиками, работают, им нравится.

Он был уверен: будущее не за исламским миром, а за Китаем.

Мусульмане злые. Врезались самолетами в башни-близнецы. Это сколько же надо иметь в душе ярости, чтобы не пожалеть людей и себя в том числе и со всей дури врезаться в бетон.

Зло порождает зло. Будущее там, где труд и терпение.

Надьке Максим не звонил, только слал телеграммы: жив, здоров, счастлив.

Адреса не сообщал. Боялся, что она приедет и все разрушит: начнет делить детей на своего и приемного. Девочка своя, а мальчик – частично. Аламухань не потерпит. По семье пойдет трещина, а все начинается с трещины, кончается разломом. Лучше не рисковать. Максим держал Надьку на расстоянии.

Надька испытывала многие состояния, весь спектр человеческих чувств: горе, обиду, отчаяние, звериную тоску – вплоть до желания суицида. Желания не быть. Легче не чувствовать ничего, чем вариться в кипятке, сидеть задом в муравейнике.

Наконец она устала и слегка отупела. Выходила на балкон и часами смотрела на пальмы, не видя в них никакого смысла.

Марк Григорьевич подошел к ней однажды и сказал:

– Попользовалась, и хватит.

Надька подумала: она действительно пользовалась сыном. Он был ее работой и ее досугом, составлял смысл ее жизни. Другого смысла у нее не было. А сейчас он исчез и унес смысл. И что осталось? Только деньги. Этого недостаточно. Козырной туз обесценился.

– А мне что делать? – громко спросила Надька, обращаясь к пальмам.

На соседнем балконе стоял человек. Он решил, что обращаются к нему. Спросил:

– Что?

– Ничего, – ответила Надька. – Я не вам.

– А кому?

– Себе.

– Вы сами с собой разговариваете?

«Этим кончится, – подумала Надька. – Буду разговаривать сама с собой».

В центре Пекина на площади зажигали мощные лампы и включали музыку.

Музыка непривычная европейскому уху. Пентатоника. Не семь нот в гамме, а пять.

Под музыку люди двигались: то ли танец, то ли гимнастика. Музыка текла медленная, умиротворенная. И движения людей медленные, умиротворенные, как в раю.

Среди танцующих не было молодых, только средний возраст, хотя у китайцев не поймешь, сколько кому лет. Иногда думаешь тридцать, а ему семьдесят. Лица у всех скуластые. Без морщин. Волосы подкрашены. Это легко. Седина скрыта под черной краской.

Максим заметил, что люди на площади не знакомы друг с другом. Просто вместе двигаются, объединенные общей идеей внутренней гармонии.

Как в Советском Союзе, подумал Максим. Он застал Советский Союз. Люди были объединены общей идеей, пусть даже ложной. Но это сплачивало, сбивало в стаи. Что-то делать вместе, например инакомыслить. Шептаться на кухнях. Чувствовать плечо рядом. А сейчас Союз пал. Все разбежались, как собаки, и каждый лает из своего угла.

Раньше было неправильно, но было лучше.