Внутренний дворец

А вот визит к её высочеству, вопреки пожеланию Инь Кольхог, почти не отпечатался в моей памяти. Помню, что принцесса Мекси-Цу полулежала на диване, пристально глядя на меня довольно большими глазами. Запомнилась её фраза: «Мы все здесь сёстры, и я надеюсь на доброе согласие между всеми вами». Я, разумеется, поклонилась и заверила, что сделаю всё от меня зависящее. Она благосклонно улыбнулась и отпустила меня. Выйдя за порог, я немедленно попала в лапы старшей управительницы Восточного двора, госпожи Цань Румаи. Пришлось выслушать целую лекцию о распорядке дня обитательниц Хризантемого павильона, правилах их поведения вообще и с его высочеством в частности. Оказалось, что отсылание среди ночи вовсе не было грубостью со стороны Тайрена – я, как простая наложница, просто не имела права задерживаться в его постели после выполнения своих прямых обязанностей. Спать рядом с ним позволялось лишь жене да наложнице-подруге. Но мне, чтобы получить повышение в ранге и звание подруги, нужно как минимум родить его высочеству ребёнка.

– А госпожа Инь родила? – наивно просила я.

– Т-ш-ш! – не то презрительно, не то предостерегающе зашипела госпожа Цань. – Госпожа Инь – племянница самого канцлера Нэя и дочь командующего Иня! Не вам, простым наложницам, чета.

– А, – сказала я.

Потом Цань Румаи поволокла меня на примерки – нестандартный рост и размеры опять создавали мне трудности с одеванием. В самый разгар процесса в комнату вломился евнух, который, ничуть не смущаясь тем, что я была полураздета, торжественно вручил мне ларец – подарок от принца. В ларце оказался набор украшений из зелёного нефрита – пара заколок в волосы, серьги, кольцо из цельного куска, оказавшееся мне великоватым, подвеска на цепочке, ещё несколько пряжек и накладок – прицепить на одежду. Занятно, но когда евнух ушёл, управительница стала со мной заметно вежливее.

Распорядок дня установился мгновенно и практически никогда не нарушался, если только Тайрен не звал меня к себе: утром и днём я занималась, вечера проводила либо в своей комнатке, за очередным упражнением в каллиграфии, либо в общей, так и хотелось сказать, гостиной Хризантемового павильона. Все наложницы обычно собиралась там: вышивали, сплетничали, играли в настольные игры, иногда музицировали. Но я практически никогда не принимала участия в их занятиях: меня просто молчаливо исключили из их жизни, и если и замечали, то чтобы отпустить какое-нибудь шутливое или саркастическое замечание. Кольхог и все прочие всем своим видом давали мне понять, что я – лишь временное явление в их дружном коллективе. А потому я обычно брала с собой свиток с каким-нибудь стихотворением, которое мы разбирали с наставником Фоном, садилась с ним куда-нибудь в уголок и пыталась прочесть его заново, заглядывая в свой словарик или «Тысячесловник», специальное пособие для запоминания иероглифов. «Тысячесловник», кстати, действительно был неплохим подспорьем – он состоял больше чем из сотни рифмованных строк, составленных из неповторяющихся иероглифов. Что-то вроде тех стишков, с помощью которых, как я знала от бабушки, в свою очередь выучившей их от матери, дореволюционные школьники запоминали, какие слова пишутся через «ять»: «Бедный, бледный, беглый бес убежал в соседний лес…»

Однако месяц шёл за месяцем, а его высочеству я не надоедала. Прошла зима, отшумев зимними праздниками и удивив меня количеством выпавшего снега – я-то думала, что здесь будут зимние ливни. Наступил март, вернее, как здесь говорили, месяц пробуждения насекомых, а Тайрен находил всё новые и новые темы для бесед, да и ночами его пыл не снижался. Я, признаться, тоже вносила свою лепту, расспрашивая его о стране, в которой оказалась, о её нравах, законах и обычаях. Конечно, обо всём это можно было бы расспросить и наставника Фона, но тот и так со мной мучился, и мне было неловко нагружать его ещё и своим любопытством. Тайрену же, кажется, доставляло удовольствие меня просвещать. Он подробно объяснял то, что было мне непонятно, нередко смеялся или удивлялся моей реакции, и между нами начиналась новые споры, в которых никому не удавалось переубедить другого, но зато время пролетало незаметно в охватывавшем нас обоих азарте.

И однажды настал день, когда одна из наложниц вдруг вечером подсела к моему столику, когда я копировала одно из стихотворений «Древних гимнов» – сборника песен, записанных в незапамятные времена и обязательных для заучивания наизусть любому человеку, претендующего хотя бы на зачатки образованности.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Её голос прозвучал вполне дружелюбно, и потому я тоже ответила спокойно:

– Занимаюсь каллиграфией. Я недавно начала изучать вашу грамоту, мне надо тренироваться.

– Ну, это не помешает и тем, что начал давно, – заметила она, заставив меня несколько удивиться – я-то привычно ожидала колкости. – Можно взглянуть?

Я молча повернула к ней листок.

– Что ж, вполне неплохо. Ты ведь из западных пределов, сестра Тальо?

– Именно так, сестра… – я замялась.

– Кадж. Шэйн Кадж.