Внутренняя комната

Моему отцу, который владел идеальным произношением на шести языках, но говорил лишь на одном, не нравилось, когда мама переходила на свой родной немецкий в кругу семьи. Он ещё резче стукнул по ставню. Мама хорошо знала все его причуды, но не придавала им значения, когда дело касалось нашего благополучия.

– Эдгар, – сказала она, – давай вручим детям подарки. Особенно моей малышке Лене.

Мои слёзы – пусть детские и не такие вязкие, как те, что люди проливают, повзрослев, – оставили на алом плече её платья пурпурное пятно. Она с улыбкой покосилась на произведённый мной ущерб.

Отец был только рад отложить решение проблемы с машиной на потом. Тем временем, опасаясь мародёрства, мама взяла с собой свои тетрадки, а Константин – его пухлую книжку.

Мы зашагали по главной дороге, шумной, выжженной солнцем и столь мало пригодной для нашей неспокойной эпохи. Пыль и гравий впивались мне в лицо и колени, как толчёное стекло. Я шла впереди рядом с мамой, державшей меня за руку. Отец пытался пристроиться по другую сторону от неё, но дорога была для этого слишком узка. Константин, погружённый, как всегда, в свои мысли, задумчиво шагал позади нас.

– Правильно пишут в газетах, – воскликнул отец, – британские дороги никогда не строились для машин. Разве что для заезжих.

Мама кивнула с лёгкой улыбкой. Даже в тех мешковатых платьях, популярных в двадцатые годы, она просто не могла не восхищать – с её пышными, волнистыми волосами цвета мёда, с её эллинским профилем. Наконец, мы вышли к главной улице. В первом же магазине одна из витрин была забита игрушками; в остальных громоздились сомнительного вида ткани, бакалейные товары и лотки с углём. Вывеска «Торговый ряд», вырезанная по дереву и будто приклеенная к стене, тянулась, и довольно криво, через весь фасад.

Это был не просто старомодный магазин, но магазин, который даже в свои лучшие времена предлагал слишком много никому не нужных товаров. Бросив тревожный взгляд на витрину с игрушками, отец сказал:

– Выбирайте, что захотите. Вы оба. Но сперва осмотритесь как следует. Не нужно спешить.

Затем он отвернулся и замурлыкал себе под нос мелодию из «Леди розы».

Но Константин тут же сказал:

– Я выбираю телеграфные провода.

Они тянулись вдоль проложенной через всю витрину железной дороги из помятой жести, с которой давно не стирали пыль: шесть проводов на семи или восьми столбах с каждой их стороны. Хотя я не могла понять, зачем они понадобились Константину (и хотя он их так и не получил), но всё же эти провода и ржавая железная дорога под ними – единственное, что осталось в моей памяти о том окне.

– Сомневаюсь, что они продаются, – сказал отец. – Осмотрись, будь умницей. Не спеши.

– Мне больше ничего не нужно, – сказал Константин и повернулся спиной к унылому зрелищу.

– Ладно, посмотрим, – сказал отец. – Я отдельно поговорю о них с продавцом.

Он посмотрел на меня.

– Ну, а ты что выбрала? Боюсь, кукол здесь мало.

– Они мне больше не нравятся.

По правде говоря, у меня никогда не было достойной куклы, хотя я страдала от этого факта, лишь соперничая с другими детьми, то есть крайне редко – по той причине, что все наши знакомства были немногочисленны и случайны. Куклы в витрине, засиженные мухами, выглядели омерзительно.

– Я думаю, мы могли бы найти подарок для Лены в магазине лучшем, чем этот, – сказала мама на своём правильном, полном достоинства английском.

– Это было бы несправедливо, – сказал отец. – Мы в него даже не заглянули.

Низкопробность товаров подразумевала дешевизну, которая, к несчастью, всегда имела значение; впрочем, ни на одной из вещей не было видно ценника.

– Мне не нравится этот магазин, – сказала мама. – Это магазин, который уже умер.

Та царственная манера, с которой она произносила подобные вещи, была, я думаю, слишком немецкой для моего насквозь английского отца. Быть может, это, а также перспектива неожиданной экономии, заставили его проявить твёрдость.

– Нам ещё нужно обсудить подарок для Константина. Давайте войдём.

По контрасту с ослепительным шоссе, главным впечатлением внутри была темнота. Спустя несколько мгновений я начала различать и запах. Всё в магазине пропахло – и казалось, навечно – этим смешанным духом, царящим во всяком сельском универмаге, но здесь как будто окрепшим и увядшим в одно и то же время. Я до сих пор его помню.

– Не обязательно что–то покупать, – сказал отец, – но, раз мы зашли, почему бы не осмотреться?

Со времён мистера Селфриджа это суждение звучит как нечто само собой разумеющееся, но в ту пору ему только предстояло завоевать популярность. Хозяин универмага едва ли его разделял. Он был моложе, чем я себе представляла (необычная мысль для ребёнка, но я, вероятно, ожидала увидеть белобородого гнома), – однако бледен, почти лыс и весь перепачкан сажей. Помятый серый костюм и шлёпанцы довершали картину.

– Осмотритесь, дети, – сказал отец. – Не торопитесь. Не каждый день мы покупаем подарки.

Я заметила, что мама до сих пор стоит в дверях.

– Мне нужны провода, – повторил Константин.

– Сперва убедись, что здесь нет чего–нибудь поинтересней.